Сочинения по литературе: Анализ - сравнение рассказов Л. Андреева Бездна и М. Горького Страсти - мордасти ВОПРОСЫ К АНАЛИЗУ 1. Чем отличаются концепции двух рассказов? 2. Что увидел Леонид Андреев за хрупкостью этических норм человеческой культуры? 3. Как читающая Россия отнеслась к рассказу?
4. Почему Горький, взявший вначале сторону Андреева (потом от него отошедший), в "Несвоевременных мыслях" говорит, что "жизнь" подтверждает самые мрачные фантазии" автора этого рассказа? 5. Наум Коржавин писал о тех, "в ком страх увидеть бездну сильней, чем страх в нее шагнуть". Можете ли вы, исходя из своего жизненного опыта, подтвердить правоту того и другого писателя?
6. Почему в заглавии Андреева используется тютчевское понятие "бездны"? 7. Как вы соотносите с этими рассказами открытия Достоевского? СОЧИНЕНИЕ Декадентство Л. Андреева и романтизм М.
Горького сделали взгляды писателей на взаимоотношения мужчины и женщины, на возникновение животных инстинктов в человеке полярными. Сюжеты обоих рассказов развиваются в диаметрально противоположных направлениях. В начале "Бездны" Л. Андреева мы видим влюбленную пару. Зиночка и Немовецкий полны надежд на будущее, мечтают о жертвенной любви и, может быть, считают, что любят друг друга. Этому способствует и великолепный пейзаж, их окружающий. Начало, как мы видим, вполне романтическое. Но совершенно вдруг сюжет делает резкий поворот - и позолота, лак сентиментальности слетают, обнажая бездны человеческой души. "Бездна!
" Выходят на поверхность все низменные животные инстинкты подсознания - и образованный молодой человек падает ниже бродяг, уподобляется зверю, сохраняя лишь одно человеческое качество - "способность лгать". Да... Глубины подсознания пугают, Даже сам человек порой не знает, на что он способен.,. М.
Горький идет совершенно от другого постулата. Атмосфера начала рассказа "Страсти-мордасти" настраивает на разврат, грязь, падение, но неожиданная коллизия - и романтические чувства возникают там, где их, казалось бы, быть не может. На дне жизни человек не опускается до состояния животного, а даже возвышается до сострадания, до помощи слабому, до великодушия. Мы видим зеркальное отражение фабул - М. Горький находит романтизм на "окраинах жизни", а Л. Андреев показывает страшные бездны души обычного человека. Надуманные этические нормы человечества лишь прикрывают его порочные желания, его развращенную сущность. Люди не умеют любить и понимать друг друга... Печорин говорил, что женщина подобна цветку - подышать "ароматом досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет...
". В каждом мужчине подсознательно дремлет уверенность, что это правда, что именно так и нужно поступать: и невинная, наивная Зиночка втоптана в грязь... Я не думаю, что людям нравится, когда о них говорят правду, показывают самые замусоренные, засаленные уголки их души.,. Думается, что читающей Россией не был ни понят, ни принят этот рассказ. Психологи никогда не были в почете у народной массы. Но интеллектуалы поняли, что "жизнь подтверждает самые мрачные фантазии автора" (Горький).
И я, исходя даже из моего семнадцатилетнего опыта, могу подтвердить это. Кто-то из "современных великих" сказал, что человеческая душа -помойная яма жизни... Это - так?! Так! Так...
Мы же, люди, часто не желаем этого сознавать, всячески отрицаем свою низость, тем не менее (увы - часто!) с упоением бросаемся в нее, ища упоения в пороке... Глубины человеческой души волновали русскую литературу еще в XIX веке, литературу - психологию. Вспоминаются сразу Тютчев и Достоевский с их проникновением в "бездны". Достоевский изучал глубины души человеческой, отыскивая в них самое страшное, на что хотелось бы закрыть глаза, но что существует независимо от нашего сознания и желаний. В страшных образах Свидригайлова, Рогожина, даже Раскольникова, по сути, не должно быть ничего страшного - это обыкновенные люди... У них есть голова, руки, ноги, но их психика вскрыта писателем-психологом и - "хаос шевелится"... В понимании Ф. Тютчева бездна - весь мир, вся вселенная, включая человека с его стремлениями, желаниями, потребностями,..
"Нет преград меж ей и нами - Вот почему нам ночь (хаос!) страшна" Страшно заглянуть в мир, в себя - страшно!!!
«Я настоящий в своих произведениях» Леонид Андреев
Биография, безусловно, влияет на внутренний мир, мировоззрение и нравственные принципы любого автора. Но куда важнее раскрыть идеи и взгляды писателя через его творчество. Произведения расскажут больше, нежели любое, пусть и любопытное, скандальное пятно из жизни. Леонид Николаевич Андреев знал толк в человеческой психологии. Даже в самом маленьком рассказе можно обнаружить хитро сплетенную паутину, где нити — человеческие страсти.
Все произведения Андреева обладают огромной очистительной силой. Редкий автор может довести читателя до катарсиса. В творческом арсенале Леонида Николаевича совершенно точно найдется что-то, что затронет именно вас.
Главными героями в его произведениях, как правило, выступают обычные люди. Например, один из знаменитых рассказов «Баргамот и Гараська» посвящен идее высшего гуманизма. Рассказ о человечности и взаимовыручке. О том, как важно в каждом человеке видеть человека независимо от его пороков. Мы являемся пленники стереотипов, для нас пьяница — не человек вовсе, а «прореха на теле человеческом». Мы редко проявляем интерес к проблемам другого, живем по общему принципу разумного эгоизма и беспокоимся только «о своей рубашке». А Леонид Андреев с помощью этого текста пытается прокричать и донести одну из главных заповедей Бога: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».
Герои рассказа «Баргамот и Гараська» имели реальных прототипов. Автор использует и прием «говорящих фамилий». Фамилия городового Баргамотов характеризует его внешний облик, как и прозвище (бергамот — один из наиболее распространенных сортов груш в России).
Генезис этого произведения возник из предложения секретаря редакции М. Д. Новикова написать пасхальный рассказ для газеты «Курьер». «Баргамот и Гараська» растрогал и восхитил М. Горького, который сразу же после прочтения рассказа, написал В. С. Миролюбову, издателю «журнала для всех»:
«…вот вы бы поимели в виду этого Леонида! Хорошая у него душа, у черта! Я его, к сожалению, не знаю, а то бы тоже к вам направил»
Мастерски Андреев овладел приемом реалистов – детализацией.
«Маленькая, покосившаяся хибарка, в которой обитал Баргамот…и которая с трудом вмещала его грузное тело, трясясь от дряхлости и страха за свое существование, когда Баргамот ворочался»
Особое внимание Андреев в своих произведения уделяет портретам. Они чаще всего имеют вид коротких набросков, отличающихся колкостью и меткостью. Так, например, очень ярко, с особой точностью, обрисован Гараська: «физиономия хранила на себе вещественные знаки вещественных отношений к алкоголю и кулаку ближнего»; «невыносимо дрожат эти заскорузлые пальцы с большими грязными ногтями».
Поэтический язык Леонида Николаевича неподражаем и имеет свои уникальные отличительные черты. Эпитет — нечастый гость в текстах автора, а вот сравнение является излюбленным приемом Андреева: «не человек, а язва»; «упал лицом на землю и завыл, как бабы воют по покойнике». Встречается и метафора: «В голове Гараськи блеснула соблазнительная мысль – навострить от Баргамота лыжи, но хоть голова его и прояснела от необыкновенного положения, зато лыжи находились в самом дурном состоянии».
Леонид Андреев удивительно легко может описать, как психологию взрослого запутавшегося человека, так и маленького ребенка. Ему запросто удается поставить себя на место маленького человека и описать весь вихрь его уже «недетских переживаний». У писателя есть несколько рассказов, написанных от лица ребенка.
Анализ рассказа Андреева «Валя»
Рассказ «Валя» (изначально заглавие было «Мать. Из мира детей») повествует о сложной детской психологии, о взрослении, о взаимопонимании. «Мать не та, что родила, а та, что вырастила» — глубокая мысль, которую доносит автор через характер маленького мальчика. А также идея неотвратимости судьбы и необходимости смирения перед лицом безысходности. Особый интерес представляет образ ребенка. Любопытен тот факт, что когда Андреев создавал характер и описание Вали, использовал в качестве прообраза свои детские фотографии. Автор охотно примерил на себя образ мальчика, сумел проникнуть в мысли, которые, возможно, таились в его собственной душе, когда он был ребенком.
Валя имел «общий вид строгой серьезности», рассудительный ребенок, не играющий с другими детьми, его лучший друг – книга. Он чутко реагирует на изменения атмосферы внутри семьи.
История, которую изобразил Л. Н. Андреев, до боли знакома многим. Обыденный сюжет, пропущенный через необычайно чувствительную психику автора, приобретает необычные черты, характерные детали.
Произведения Андреева «цепкие». Он хватает читателя за душу своей неординарностью, умением превратить простой сюжет в нечто глубокое, даже философское. Особое внимание стоит обратить на его язык и фигуры речи. Сравнения преобладают в тексте: «женщина окинула его взглядом, который словно фотографирует человека»; «она тотчас ушла в себя и потемнела, как потайной фонарь, в котором внезапно задвинули крышку»; «острый, как нож, смех»; «лицо мальчика было такое же белое, как те подушки, на которых он спал». Более того, мальчик на протяжении всего рассказа сравнивает маму с «бедной русалочкой» из сказок Х. К. Андерсена.
Невозможно не обратить внимание и на яркую цветопись в текстах Андреева: «багровая пляска при свете факелов»; «огненные языки в красных облаках дыма»; «человеческая кровь и мертвые белые головы с черными бородами», «розовая лысина».
Анализ рассказа Андреева «Цветок под ногой»
В другом рассказе «цветок под ногой» автор пишет от лица 6-его Юры. Произведение об ошибках и невнимательности взрослых. Юрочка не может не любить маму, для которой гости важнее сына, которая спешит на свидание с возлюбленным втайне от отца. Мальчик становится свидетелем ее безрассудств, но молчит. Ребенок многого еще не понимает, но уже инстинктивно ощущает, как правильно и должно поступить. Дети всегда чувствуют напряжение между родителями. Юрочка, словно цветок, который никто на именинах не замечает. Он под ногою матери. А все, что под ногою, часто мешает. Он по детской внимательности обращает внимание на каждую пылинку этого огромного таинственного мира, в то время, как он сам едва заметен на фоне родительских проблем.
В данном произведении Андреев использует такой троп, как олицетворение: «страшно становилось за судьбу праздника»; «день бежал так быстро, как кошка от собаки» (оно же и сравнение); «всюду легла ночь, заползала в кусты».
Присутствует и звукопись:
«звуки все сразу били в него, рычали, гремели, ползали, как мурашки по ногам».
Анализ рассказа Андреева «Бездна»
Совершенно иного сорта рассказ Андреева «Бездна». Внутренний конфликт главного героя Немовецкого привел к внешнему конфликту среди писателей. Этот рассказ по праву считается самым скандальным и эпатажным во всем творчестве автора. «Читают взасос,- писал Андреев М. Горькому – номер из рук в руки передают, но ругают! Ах, как ругают». Многие сравнивали Андреева с Мопассаном: «создал в погоне за оригинальностью «образцовую гнусность», произвел выстрел по человеческой природе».
Главной задачей автора было изображение подлецки-благородной человеческой природы. Идею рассказа Леонид Николаевич объяснил так: «Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра, и с полным отрицанием относиться к тому современному духовному существу без перьев, которое овладело только внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих инстинктов и побуждений остался животным…пусть ваша любовь будет также чиста, как и ваши речи о ней, престаньте травить человека и немилосердно травите зверя».
Л. Н. Толстой негативно отзывался почти обо всей прозе Леонида Андреева, но читал каждое новое его произведение. Лев Николаевич и его жена пришли в ужас, когда прочитали «Бездну», в связи с чем и последовала очередная критическая волна. Вот что написал Андреев по этому поводу критику А. А. Измайлову:
«Читали, конечно, как обругал меня Толстой за «Бездну»? Напрасно это он – «Бездна» родная дочь его «Крейцеровой сонаты», хоть о побочная…Вообще попадает мне за «Бездну»,- а мне она нравится».
Ход за ходом, мысль за мыслью автор ведет нас к эпатирующему финалу. Нагнетание обстановки идет на протяжении всего произведения через подробные описания природы (если автор описывает природу, значит он, скорее всего, стремится к проведению параллельной связи с человеческой душой). А также благодаря четким характеристикам, например, описание глаз одного из насильников: «возле самого лица встретил страшные глаза. Они были так близко, точно он смотрел на них сквозь увеличительное стекло и ясно различал красные жилки на белке и желтоватый гной на ресницах».
В данном рассказе цветопись играет не последнюю роль: «красным раскаленным углем пылало солнце»; «красный закат выхватил высокий ствол сосны»; «багровым налетом покрылась впереди дорога»; «золотисто-красным ореолом светились волосы девушки»; «вспоминали чистых, как белые лилии, девушек» (еще с давних времен цветок лилии считается символом чистоты и невинности).
Корней Чуковский в своих публицистических работах, посвящённых творчеству Леонида Андреева, особое внимание обратил на кричащие образные заголовки и на цветопись. У Андреева преобладают черные, красные и белые оттенки. Мы часто даже и не обращаем внимания на это в тексте, но подсознание работает за нас. Так, например, черный почти всегда ассоциируется с чем-то темным и даже траурным. Красный также вызывает, как правило, паническое настроение, ибо сразу возникает образ крови. Белый, наоборот, вызывает положительные эмоции, поскольку ассоциируется с чем-то светлым и чистым. Цветопись помогает Леониду Андрееву нажимать на нужные струны читательской души, выдавливая тоску, скорбь и меланхолию. А также благодаря игре с цветом автору удается полностью реализовать в тексте прием антитезы.
«И, главное, как удивительно! — в каждую данную минуту мир окрашен у него одной краской, только одной, и когда он пишет о молоке – весь мир у него молочный, а когда о шоколаде, — весь мир шоколадный, — и шоколадное солнце с шоколадного неба освещает шоколадных людей, — о, дайте ему любую тему, и она станет его воздухом, его стихией, его космосом»
Добрую часть своих произведений Леонид Николаевич написал ночью, за что его прозвали «певцом сумерек ночных». Многие критики из-за некоторой схожести тем и декадентского настроения сравнивают Андреева с Эдгаром По, с этой «планетой без орбит», но уже на сегодняшний день ясно видно, что это слишком поверхностное сравнение.
Тематика произведений Андреева очень разнообразна. Кажется, любая тема ему по плечу: война, голод, мысль, смерть, вера, добро, власть и свобода. «Такова психология афишного гения: он меняет свои темы, как Дон-Жуан – женщин, но всякой он отдается до конца».
Шекспир сказал: «весь мир театр…», Андреев напишет: «весь мир тюрьма» («Мои записки»), «весь мир сумасшедший дом» («Призраки»). У Леонида Николаевича каждое произведение – это отдельный мир.
Леонид Николаевич Андреев один из самых интересных и необычных авторов. Он хорошо разбирался в человеческой психологии и знал не понаслышке, что такое «диалектика души». К нему относились по-разному его современники: кто-то просто не понимал, другие недолюбливали. А. А. Блок 29 октября 1919 г. в «Памяти Леониду Андрееву» напишет:
«Знаю о нем хорошо одно, что главный Леонид Андреев, что жил в писателе Леониде Николаевиче, был бесконечно одинок, не признан и всегда обращен в провал черного окна, которое выходит в сторону островов и Финляндии, в сырую ночь, в осенний ливень, который мы с ним любили одной любовью. В такое окно и пришла к нему последняя гостья в черной маске — смерть».
Троцкий же напишет:
Интересно? Сохрани у себя на стенке!«Андреев – реалист. Но его правда – не правда конкретного протоколизма, а правда психологическая. Андреев, употребляя выражение старой критики, «историограф души» и притом души преимущественно в моменты острых кризисов, когда обычное становится чудесным, а чудесное выступает, как обычное…».
Андреев "Губернатор" - сочинение "Сочинение по рассказу Андреева «Губернатор»"
В начале 1906 года в социал-демократическом журнале «Правда» был напечатан рассказ Андреева «Губернатор». Действие рассказа происходит в провинции, но легко угадывается намек на события 9 января в Петербурге. Центральный персонаж произведения повинен в расстреле рабочей демонстрации. Однако автора интересуют не события, а душевное состояние губернатора, казнящего себя внутренним судом. Мучительный самоанализ доводит его до того, что он сам отправляется навстречу смерти, на пули террористов.
Прогрессивная критика (Горький, Луначарский), высоко в общем оценивая рассказ, отмечала в нем нарочитость некоторых ситуаций (сон губернатора наяву), абстрактно-гуманистическое сострадание к виновнику гибели рабочих, слащавость (образ гимназистки). Трудно, однако, согласиться с теми критиками, которые в слащавом письме гимназистки усматривают «авторское сочувствие к раскаявшемуся грешнику».
Есть в рассказе и мотив осознания губернатором неотвратимости возмездия, не случайно произведение заканчивается символическим образом «грозного Закона-Мстителя». Это, пожалуй, основное в рассказе, хотя и выражено расплывчато и смутно. Тема возмездия царским жандармам нашла отражение во многих произведениях как русской, так и украинской литературы, и рассказ «Губернатор» занимает в этом отношении одно из заметных мест. Некоторые исследователи считают, что он в какой-то степени явился толчком к созданию этюда М. Коцюбинского «Неизвестный». Бросается в глаза общность не только темы, но и художественных приемов: раскрытие психологии человека перед казнью. Однако эти произведения и очень существенно отличаются одно от другого: у Андреева показаны переживания губернатора, приговоренного террористами к расстрелу, у Коцюбинского — исповедь террориста накануне убийства царского сановника.
Вряд ли стоит, однако, так резко противопоставлять рассказ Андреева и этюд Коцюбинского, как это делает, к примеру, П. Колесник. Ведь если Неизвестный, убивая губернатора, выполнил волю народа, то и персонаж рассказа Андреева осужден на смерть народом. Самыми беспощадными судьями губернатора были люди наиболее трудной жизни — женщины, жены и матери рабочих с самой нищей улицы Канатной: «Быть может, именно в женской голове зародилась мысль о том, что губернатор должен быть убит».
Решение темы у Андреева и Коцюбинского различно, но оба писателя нередко прибегали к сходным приемам. В «Губернаторе» и в таких произведениях Коцюбинского, как Неизвестный», «220», «Смех», есть элементы символизма и экспрессионизма. Не всегда мы найдем в них четкую мотивировку поступков. Писатели прибегают к условным приемам, показывая резкие, внешне не мотивированные изменения в сознании героя. Так, пан Чубинский («Смех» Коцюбинского), присмотревшись к служанке Варваре, вдруг понял ее трудную жизнь и оправдал её ненависть к хозяевам. Так и андреевский губернатор вдруг признал, что стрелять в голодных не является государственной необходимостью. И все же, при некотором сходстве творческой манеры, рассказы Коцюбинского полемичны по отношению к андреевским, ибо в них прежде всего подчеркнута идея справедливой мести народа, тогда как для Андреева в первую очередь важен психологический момент, переживания человека вообще, вне его социальных связей.
.ная традиция в историко-литературном процессе: Межвузовский сборник научных трудов. - Л.: Наука, 1988. - 276 с.
19. Саблина Н.П. «Не слышатели забытливы слова, но творцы». Органическое православие русской поэзии // Христианство и русская литература. Сб. 3. - СПб.: Наука, 1999. - С. 3-25.
20. Степун Федор. Историософское и политическое миросозерцание Александра Блока // Степун Федор. Встречи. - М.: «Аграф», 1988. -С. 142-156.
21. Сувчинский П. Типы творчества (Памяти Блока) // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли: Сб. трудов евразийцев. - М.: «Беловодье», 1997. - С. 309-329.
22. Троицкий В.Ю. Духовность слова. - М.: ИТРК, 2001. - 184 с.
23. Федотов Г.П. На поле Куликовом // Лит. учеба. - 1989. - №>4. - С. 133-142.
24. Финал «Двенадцати» - взгляд из 2000 // Знамя. - 2000. - №>11. - С. 190-206.
25. Флоренский П. О Блоке // Лит. учеба. -1990. - №6. - С. 93-104.
26. Ханзен-ЛевеА. Русский символизм: система поэтических мотивов: ранний символизм. -СПб., 1999.
27. Цветаева М.И. Поэты с историей и поэты без истории // Цветаева М. Соч.: В 2 т. - М.: Художественная литература,1995. - Т. 2. - С. 430-443.
28. ЮркевичД.П. Сердце и его значение в жизни человека по учению Слова Божия // Б.Н. Тарасов. Человек и история в русской религиозной философии и классической литературе. - М.: «Кругъ», 2008. - С. 528-565.
УДК 882 (Андреев Л.)
Н.А. Бондарева ГЛАВНАЯ ТЕМА ТВОРЧЕСТВА ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА
Статья посвящена проблеме взаимодействия человека с миром и с самим собой, что позволяет назвать главную тему произведений Леонида Андреева.
Ключевые слова: человек, душа, одиночество, город, страх, апокалипсис.
Леонид Андреев - один из самых обсуждаемых писателей русской литературы. начала XX века. Его творчество - реакция на неспокойное, «смутное» время, «страшные годы» России. Произведения Л. Андреева вобрали в себя дух эпохи. Не случайно главным героем произведений Л. Андреева становится ужаснувшийся абсурдности жизни и отчаявшийся человек.
Осуществляя поиск сущностных основ бытия, стремясь охватить жизнь во всех её проявлениях, Леонид Андреев выдвигает на передний план человека. Центр и цель всего - человек, причём как субъект, а не как часть системы мира. В произведениях Андреева перед нами просто человек, сильный и трусливый, добрый и низкий - такой, каким создан он творцом вселенной.
На первый взгляд, несколько парадоксальным выглядит обращение Андреева к, казалось бы, традиционно реалистической теме - теме «маленького человека». На самом деле цель такого обращения вполне объяснима: освободить человека от сковывающих его условностей, попытать-
ся за его словами, поступками, жестами разглядеть подлинную душу человека.
В период любых социальных потрясений опасность грозит не какой-либо отдельной культуре или мироощущению, а прежде всего отдельному «Я». Леонид Андреев, в частности, пишет: «Человека, отдельного человека, я стал и больше ценить и больше любить..., но зато к остальным, к большинству, к громаде испытываю чувство величайшей ненависти..» .
«Как в жёсткую скорлупу заключён каждый человек в свою оболочку из тела, платья и жизни. Кто он? - об этом мы только догадываемся...» . Увидеть человека в человеке - вот цель многих рассказов Леонида Андреева. Это и подлинное лицо героини Любы, которое открывается революционеру из «Тьмы»; и богатый внутренний мир другой проститутки, Маши, внезапно раскрывшийся перед Керженцевым («Мысль»); и истинная, человеческая сущность преступника в рассказах «Вор», «Предстояла кража»; это, как оказалось, и достойная понимания мать Вали, когда-то бросившая своего ребёнка
© Н.А. Бондарева, 2009
(«Валя»); это и способность Каблукова разглядеть человека в своём денщике Кукушкине («Из жизни штабс-капитана Каблукова»); опять же проститутки в «Защите», «Христианах», за внешним обликом которых скрывается незащищённая, ранимая душа. И даже в облике Идиота иногда сквозит что-то человеческое («Жизнь Василия Фивейского»).
Попытка разглядеть душу живого человека, очищенную от культурных и социальных влияний, порождала у Андреева повышенный интерес к проявлениям этой души, спонтанным, внезапным, часто совершенно нереальным. В связи с этим тема просветления, пробуждения, воскресения человека приобретает несколько нетрадиционную окраску. В рождественском рассказе «Что видела галка» грабители пытаются убить священника, но, узнав, что тот торопится к больным со «святыми дарами», раскаиваются. Встреча проститутки Любы и революционера во «Тьме» переворачивает жизненное восприятие обоих. В рассказе «Предстояла кража» вор находит на дороге щенка; кража срывается, и он идёт домой. В «Ангелочке» подчёркнуто грубый и неотёсанный Сашка плачет от появления в доме ангелочка, и эти слёзы знаменуют новый этап в отношениях отца и сына, их неожиданно возникшую человеческую общность. Отца Василия Фивейского пробуждения и просветления настигают внезапно, скачками, от «веры в веру» - до полного отчаяния. С подобным мы сталкиваемся в рассказах «Губернатор», «В Сабурове», «Петька на даче», «Праздник», «Молчание» и многих других.
В рассказах «На реке», «Иностранец», «Гостинец», «Кусака», «Алёша-дурачок», «Весной» перегородки, разделяющие людей, падают, и люди находят пути друг к другу. Даже такой трагический персонаж, как отец Василий («Жизнь Василия Фивейского»), приходит к пониманию этой истины: «С каждым часом всё сильнее нарастает в нём чувство неразрывной солидарности с людьми..» .
К.И. Чуковский пишет о творчестве Леонида Андреева: «Принято утверждать, будто все герои Андреева - одиноки., никто не хотел заметить, как много у него слияний, сближений человеческого «я» . Однако если одиночество между людьми преодолимо, то одиночество перед силами мироздания - фатально.
Герои Андреева - одинокие люди. Их одиночество - явление не случайное. Оно - результат
умственного бессилия, неспособности найти ответ на жгучие вопросы жизни, осмыслить причины общественных настроений и найти из всего этого выход. То, что совершается перед ними, кажется им безумием, ужасом, бессмыслицей.
И нет оправдания этой бессмыслице. Нет у этих людей веры в объективный смысл истории человечества, нет уверенности, что жизнь может стать лучше под влиянием планомерного социального строительства. Нет знаний, которые указали бы путь, по которому движется человечество к лучшей жизни и ослаблению природных и социальных катаклизмов. В конце концов, нет веры в загробную жизнь, нет той необходимой каждому человеку силы альтруизма, которая позволяет жить не только сегодняшним днём, но и радостным сознанием лучшего будущего для следующих поколений.
Отсутствие или слабое развитие социальных инстинктов и общественных знаний приводит к тому, что человек сосредоточивает всё своё внимание на неразрешимых проблемах своего бытия, придаёт исключительное значение отвлечённым философским теориям, живёт между страхом жизни и страхом смерти, совершенно изолируясь от других людей, от общих задач и общих обязанностей. Таков путь к полному одиночеству.
Многие герои Андреева боятся жизни, устали от неё, «забиваются в угол» и смотрят на жизнь только издалека, «из окна». «Страшнее жизни ничего нет», - говорит Савва. Герои Андреева глупы, не чтят проповедников, душат друг друга, оскорбляют правду, дышат злобой и ненавистью. Спасение от этой жизни, раз невозможно чудо изменения её - это уход от жизни. В рассказе «В подвале» Хижняков спасается от жизни в одиночестве, в своём подвальном углу. Пьяницы из «Жизни человека» отсиживаются от жизни в грязном кабаке. Лучше ужасы кабацкой жизни, чем сама жизнь. Бессмысленна, ужасна, жестока, жизнь, нет ей оправдания и нет выхода в единении с людьми, образующими бесконечный поток жизни. Бессмысленна жизнь не только потому, что люди осквернили её, но и потому, что сам человек не видит смысла жизни, его собственная жизнь нелепа.
Отсюда естественное отрицание города, как места скопления людей, как центра, где совершается непонятная для героев Андреева бессмыслица, где стремительный поток вечно спешащих людей несётся к смерти в каменных берегах, об-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
разуемых домами, где так много людей и, несмотря на это так одиноко чувствует себя отдельно взятый человек.
Герой рассказа «Город» Петров боялся города, особенно днём, когда улицы полны народа. Гуляя по улицам, он чувствовал, что толща каменных домов отделяет его от широкого свободного поля, где легко дышит под солнцем свободная земля, и далеко видит человеческий глаз.
Город рисуется Андрееву в своём многолю-дии как нечто непобедимое и равнодушно жестокое. Он давит землю тяжестью своих огромных многоэтажных домов, а боковые улицы, узкие и кривые, словно охвачены паническим страхом и пытаются убежать от центра в открытое поле, но не могут найти дорогу и путаются, и клубятся как змеи и перерезают друг друга и в безнадёжном отчаянии устремляются назад.
Людей в городе много. Каждый человек - отдельный мир со своими законами и целями, со своими радостью и горем, но все они как-то похожи друг на друга. На всех в праздник одинаковые фраки, все шаблонны в своих привычках. Андреева смущает и эта шаблонность, и одиночество человека. В «Проклятии зверя» он пишет: «Я боюсь города. я люблю пустынное море и лес. Моя душа мягка и податлива; и всегда она принимает образ того места, где живёт, образ того, что слышит она и видит. В большом городе она точно сжимается в комок, протягивается как серый коридор между глухих каменных стен... Дверей много, а выхода нет, так кажется моей душе, когда попадает она в город, где в каменных клетках живут городские люди. Потому что все эти двери - обман. Когда откроешь одну, за ней стоит другая; а когда откроешь эту, за ней ещё и ещё; и сколько бы ни шёл ты по городу, везде ты увидишь двери и обманутых людей, которые входят и выходят» .
Традиционно реалистическая тема «маленького человека» приобретает иную окраску у Леонида Андреева. Человек - беспомощное существо перед лицом зловещих сил, бесконечно одинокое и страдающее.
В «Большом шлеме» Андреева внешний мир для игроков в карты просто не существует. Карты оживают, в них сконцентрирована жизнь играющих, для которых мистические комбинации карт -это своеобразный уход от действительности. В «Жизни Василия Фивейского»: «.среди людей он был одинок, словно планета среди планет» , в «Смехе»: «И как он был далёк от меня, этот мир! И как одинок я был под этой маской!» , в рассказах «Мысль», «Город», «Вор», «Ложь», «Молчание» между человеком и миром - пропасть.
Беспомощность, униженность «маленького человека» у Леонида Андреева подчёркиваются внешними характеристиками персонажей. Отец Василий, например, «... был сух голосом, мямлил.», был «запуганным», и над ним «за глаза насмехались». У Алёши-дурачка из одноимённого рассказа «жалкая, просящая улыбка», «мольба, полная тоски и муки», «странная походка», «тоскливая безропотность и глубокая, животная покорность судьбе». Батюшка из «Неосторожности» стоит растерянный, смятый; голова его бессильно мотается, и пыльные морщинки на бледном лице темнеют бессмысленно кротко и жалко.
Необходимо отметить пристальное внимание Леонида Андреева ко всему, что связано с нравственным потрясением: присутствие или отсутствие страха, преодоление его. В центре его рассказов - страх смерти и страх жизни, а она не менее ужасна, чем смерть. «Маленький человек» испытывает панический ужас перед мирозданием. Андреев пишет: «И, объятый пустотой и мраком, безнадёжно трепетал Человек перед ужасом Бесконечного» .
В «Воре» Андреева Федор Юрасов превращается в «комок смятения и страха». В «Проклятии зверя» передано смятение героя перед лабиринтами города, перед необходимостью быть частицей этого мира. Заурядный Сергей Петрович испытывает страх перед жизнью, которая представляется ему «мертвенно-печальной пустыней» («Рассказ о Сергее Петровиче»).
Ключевой образ андреевских произведений -Апокалипсис, человечество, сбившееся с пути. В «Красном смехе» персонажи, например, «.не знают, куда они идут,. зачем это солнце, они ничего не знают» . «Рушится мир» -трижды повторяется в финале «Жизни Василия Фивейского»: «Небо охвачено огнём. В нём клубятся и дико мечутся разорванные тучи и всею гигантскою массою своею падают на потрясённую землю - в самых основах своих рушится мир. И оттуда, из огненного клубящегося хаоса, несётся громоподобный хохот, и треск, и крики дикого веселья» .
Таким образом, можно сделать вывод, что человек для Леонида Андреева интересен как
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
субъект, а не как часть общественной системы. Человек для него - носитель «идеала свободы», принимающего разные формы.
Библиографический список
1. Андреев Л.Н. Собрание сочинений. В 6 т. -М.: Худож. лит., 1990-1995. (В тексте статьи ссылки на это издание даны с указанием тома и страницы).
2. Андреев Л.Н. S.O.S.: Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919); Статьи и интервью (1919); Воспоминания современников (1918-1919) / Под ред. Р Дэвиса и Б. Хеллмана. - М.; Спб.: АШепеит; Феникс, 1994.
3. Реквием. Сб. памяти Леонида Андреева. -М.: Федерация, 1930.
4. Чуковский К.И. Л. Андреев большой и маленький. - СПб, 1911.
УДК 811.161.1 "42:821-1
Р.Н. Бутов ENJAMBEMENT КАК ФЕНОМЕН РИТМИКИ И ГРАФИКИ ПОЭТИЧЕСКОГО ТЕКСТА (к вопросу уточнения классификации)
В статье рассматривается явление, наиболее чётко отличающее поэзию от прозы, - стихотворный перенос. На основе анализа произведений известных русских поэтов предлагается новая классификация переносов.
Стихотворный перенос - явление, наиболее ярко отличающее стихи от прозы и совмещающее в себе два аспекта: структурный и семантический.
С одной стороны, маркируя сильную позицию конца / начала строки, ещатЬетеШ: членит поэтический текст на соизмеримые отрезки. Поскольку «обычным является положение дел, при котором границы строк и синтаксических единиц совпадают» , перенос является ярким примером нарушения этого обычного положения дел и едва ли не единственным признаком, отличающим стих от прозы. «Сегментация речевого потока на стихотворные ряды - единственный абсолютный признак, отличающий стихотворную речь от нестихотворной. Если проза имеет лишь один - синтаксический - принцип членения речевого потока, то в стихе их два - синтаксический и собственно стиховой, - причём ведущим является членение на стихотворные строки, совпадающие или не совпадающие с синтаксической сегментацией» .
А с другой, перенос на следующую строку части синтаксического целого (слога, слова, синтагмы или предложения) - невозможный в прозе - подчиняется не только структурным требованиям поэтического метра, но и законам выражаемого в данном стихотворении уникального смысла. Как известно, перенос выполняет функ-
цию тема-рематического членения предложения, поскольку вызван «несовпадением заканчивающей строку постоянной ритмической паузы с паузой смысловой (выделено нами. - Р.Б.) (синтаксической)» . В рамках этой общей функции ещатЬетей служит для осуществления специфических функций, индивидуальных у каждого автора (например, автометаописательной и др. у И. Бродского).
Перенос давно известен в европейской поэзии. Однако теоретическое осмысление и описание этого явления, на наш взгляд, ещё явно недостаточно. Есть несколько определений и классификаций переноса, которые дополняют друг друга.
В «Поэтическом словаре» А. Квятковского (1966) перенос определяется следующим образом: «Перенос - (франц. ещатЬетеШ, от ещатЬег - перешагнуть, перескочить) - несовпадение интонационно-фразового членения в стихе с метрическим членением, причем фраза (или часть ее, составляющая цельное синтаксическое сочетание), начатая в одном стихе, переносится в следующий стих. Существуют три типа переноса: строчной, строфический и слоговой» . В строчном ещатЬетеШе А. Квятковский выделяет четыре наиболее распространённые формы переноса фразы: а) фраза, заполняющая почти целиком первую строку, заканчивается в начале следующей; б) краткая фраза, начинаю-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
Это был огромный город, в котором жили они: чиновник коммерческого
банка Петров и тот, другой, без имени и фамилии.
Встречались они раз в год - на Пасху, когда оба делали визит в один и
тот же дом господ Василевских. Петров делал визиты и на Рождество, но,
вероятно, тот, другой, с которым он встречался, приезжал на Рождество не в
те часы, и они не видели друг друга. Первые два-три раза Петров не замечал
его среди других гостей, но на четвертый год лицо его показалось ему уже
знакомым, и они поздоровались с улыбкой,- а на пятый год Петров предложил
ему чокнуться.
- За ваше здоровье!- сказал он приветливо и протянул рюмку.
- За ваше здоровье!- ответил, улыбаясь, тот и протянул свою рюмку.
Но имени его Петров не подумал узнать, а когда вышел на улицу, то
совсем забыл о его существовании и весь год не вспоминал о нем. Каждый день
он ходил в банк, где служил уже десять лет, зимой изредка бывал в театре, а
летом ездил к знакомым на дачу, и два раза был болен инфлуэнцой - второй
раз перед самой Пасхой. И, уже всходя по лестнице к Василевским, во фраке и
с складным цилиндром под мышкой, он вспомнил, что увидит там того, другого,
и очень удивился, что совсем не может представить себе его лица и фигуры.
Сам Петров был низенького роста, немного сутулый, так что многие принимали
его за горбатого, и глаза у него были большие и черные, с желтоватыми
белками. В остальном он не отличался от всех других, которые два раза в год
бывали с визитом у господ Василевских, и когда они забывали его фамилию, то
называли его просто "горбатенький".
Тот, другой, был уже там и собирался уезжать, но, увидев Петрова,
улыбнулся приветливо и остался. Он тоже был во фраке и тоже с складным
цилиндром, и больше ничего не успел рассмотреть Петров, так как занялся
разговором, едой и чаем. Но выходили они вместе, помогали друг другу
одеваться, как друзья; вежливо уступали дорогу и оба дали швейцару по
полтиннику. На улице они немного остановились, и тот, другой, сказал:
- Дань! Ничего не поделаешь.
- Ничего не поделаешь,- ответил Петров,- дань!
И так как говорить было больше не о чем, они ласково улыбнулись, и
Петров спросил:
- Вам куда?
- Мне налево. А вам?
- Мне направо.
На извозчике Петров вспомнил, что он опять не успел ни спросить об
имени, ни рассмотреть его. Он обернулся: взад и вперед двигались экипажи,-
тротуары чернели от идущего народа, и в этой сплошной движущейся массе
того, другого, нельзя было найти, как нельзя найти песчинку среди других
песчинок. И опять Петров забыл его и весь год не вспоминал.
Жил он много лет в одних и тех же меблированных комнатах, и там его
очень не любили, так как он был угрюм и раздражителен, и тоже называли
"горбачом". Он часто сидел у себя в номере один и неизвестно, что делал,
потому что ни книжку, ни письмо коридорный Федот не считал за дело. По
ночам Петров иногда выходил гулять, и швейцар Иван не понимал этих
прогулок, так как возвращался Петров всегда трезвый и всегда один - без
женщины.
А Петров ходил гулять ночью потому, что очень боялся города, в котором
жил, и больше всего боялся его днем, когда улицы полны народа.
Город был громаден и многолюден, и было в этом многолюдии и
громадности что-то упорное, непобедимое и равнодушно-жестокое. Колоссальной
тяжестью своих каменных раздутых домов он давил землю, на которой стоял, и
улицы между домами были узкие, кривые и глубокие, как трещины в скале. И
казалось, что все они охвачены паническим страхом и от центра стараются
выбежать на открытое поле, но не могут найти дороги, и путаются, и
клубятся, как змеи, и перерезают друг друга, и в безнадежном отчаянии
устремляются назад. Можно было по целым часам ходить по этим улицам,
изломанным, задохнувшимся, замершим в страшной судороге, и все не выйти из
линии толстых каменных домов. Высокие и низкие, то краснеющие холодной и
жидкой кровью свежего кирпича, то окрашенные темной и светлой краской, они
с непоколебимой твердостью стояли по сторонам, равнодушно встречали и
провожали, теснились густой толпой и впереди и сзади, теряли физиономию и
делались похожи один на другой - и идущему человеку становилось страшно:
будто он замер неподвижно на одном месте, а дома идут мимо него бесконечной
и грозной вереницей.
Однажды Петров шел спокойно по улице - и вдруг почувствовал, какая
толща каменных домов отделяет его от широкого, свободного поля, где легко
дышит под солнцем свободная земля и далеко окрест видит человеческий глаз.
И ему почудилось, что он задыхается и слепнет, и захотелось бежать, чтобы
вырваться из каменных объятий,- и было страшно подумать, что, как бы скоро
он ни бежал, его будут провожать по сторонам все дома, дома, и он успеет
задохнуться, прежде чем выбежать за город. Петров спрятался в первый
ресторан, какой попался ему по дороге, но и там ему долго еще казалось, что
он задыхается, и он пил холодную воду и протирал платком глаза.
Но всего ужаснее было то, что во всех домах жили люди. Их было
множество, и все они были незнакомые и чужие, и все они жили своей
собственной, скрытой для глаз жизнью, непрерывно рождались и умирали,- и не
было начала и конца этому потоку. Когда Петров шел на службу или гулять, он
видел уже знакомые и приглядевшиеся дома, и все представлялось ему знакомым
и простым; но стоило, хотя бы на миг, остановить внимание на каком-нибудь
лице - и все резко и грозно менялось. С чувством страха и бессилия Петров
вглядывался во все лица и понимал, что видит их первый раз, что вчера он
видел других людей, а завтра увидит третьих, и так всегда, каждый день,
каждую минуту он видит новые и незнакомые лица. Вон толстый господин, на
которого глядел Петров, скрылся за углом - и никогда больше Петров не
увидит его. Никогда. И если захочет найти его, то может искать всю жизнь и
не найдет.
И Петров боялся огромного, равнодушного города. В этот год у Петрова
опять была инфлуэнца, очень сильная, с осложнением, и очень часто являлся
насморк. Кроме того, доктор нашел у него катар желудка, и когда наступила
новая Пасха и Петров поехал к господам Василевским, он думал дорогой о том,
что он будет там есть. И, увидев того, другого, обрадовался и сообщил ему:
- А у меня, батенька, катар.
Тот, другой, с жалостью покачал головой и ответил:
- Скажите пожалуйста!
И опять Петров не узнал, как его зовут, но начал считать его хорошим
своим знакомым и с приятным чувством вспоминал о нем. "Тот",- называл он
его, но когда хотел вспомнить его лицо, то ему представлялись только фрак,
белый жилет и улыбка, и так как лицо совсем не вспоминалось, то выходило,
будто улыбаются фрак и жилет. Летом Петров очень часто ездил на одну дачу,
носил красный галстук, фабрил усики и говорил Федоту, что с осени переедет
на другую квартиру, а потом перестал ездить на дачу и на целый месяц запил.
Пил он нелепо, со слезами и скандалами: раз выбил у себя в номере стекло, а
другой раз напугал какую-то даму - вошел к ней вечером в номер, стал на
колени и предложил быть его женой. Незнакомая дама была проститутка и
сперва внимательно слушала его и даже смеялась, но, когда он заговорил о
своем одиночестве и заплакал, приняла его за сумасшедшего и начала визжать
от страха. Петрова вывели; он упирался, дергал Федота за волосы и кричал:
- Все мы люди! Все братья!
Его уже решили выселить, но он перестал пить, и снова по ночам швейцар
ругался, отворяя и затворяя за ним дверь. К Новому году Петрову прибавили
жалованья: 100 рублей в год, и он переселился в соседний номер, который был
на пять рублей дороже и выходил окнами во двор. Петров думал, что здесь он
не будет слышать грохота уличной езды и может хоть забывать о том, какое
множество незнакомых и чужих людей окружает его и живет возле своей
особенной жизнью.
И зимой было в номере тихо, но, когда наступила весна и с улиц скололи
снег, опять начался грохот езды, и двойные стены не спасали от него. Днем,
пока Петров был чем-нибудь занят, сам двигался и шумел, он не замечал
грохота, хотя тот не прекращался ни на минуту; но приходила ночь, в доме
все успокаивалось, и грохочущая улица властно врывалась в темную комнату и
отнимала у нее покой и уединенность. Слышны были дребезжанье и разбитый
стук отдельных экипажей; негромкий и жидкий стук зарождался где-то далеко,
разрастался все ярче и громче и постепенно затихал, а на смену ему являлся
новый, и так без перерыва. Иногда четко и в такт стучали одни подковы
лошадей и не слышно было колес - это проезжала коляска на резиновых шинах,
и часто стук отдельных экипажей сливался в мощный и страшный грохот, от
которого начинали подергиваться слабой дрожью каменные стены и звякали
склянки в шкапу. И все это были люди. Они сидели в пролетках и экипажах,
ехали неизвестно откуда и куда, исчезали в неведомой глубине огромного
города, и на смену им являлись новые, другие люди, и не было конца этому
непрерывному и страшному в своей непрерывности движению. И каждый
проехавший человек был отдельный мир, со своими законами и целями, со своей
особенной радостью и горем,- и каждый был как призрак, который являлся на
миг и, неразгаданный, неузнанный, исчезал. И чем больше было людей, которые
не знали друг друга, тем ужаснее становилось одиночество каждого. И в эти
черные, грохочущие ночи Петрову часто хотелось закричать от страха,
забиться куда-нибудь в глубокий подвал и быть там совсем одному. Тогда
можно думать только о тех, кого знаешь, и не чувствовать себя таким
беспредельно одиноким среди множества чужих людей.
На Пасху того, другого, у Василевских не было, и Петров заметил это
только к концу визита, когда начал прощаться и не встретил знакомой улыбки.
И сердцу его стало беспокойно, и ему вдруг до боли захотелось увидеть того,
другого, и что-то сказать ему о своем одиночестве и о своих ночах. Но он
помнил очень мало о человеке, которого искал: только то, что он средних
лет, кажется, блондин и всегда одет во фрак, и по этим признакам господа
Василевские не могли догадаться, о ком идет речь.
- У нас на праздники бывает так много народу, что мы не всех знаем по
фамилиям,- сказала Василевская.- Впрочем... не Семенов ли это?
И она по пальцам перечислила несколько фамилий: Смирнов, Антонов,
Никифоров; потом без фамилий: лысый, который служит где-то, кажется, в
почтамте; белокуренький; совсем седой. И все они были не тем, про которого
спрашивал Петров, но могли быть и тем. Так его и не нашли.
В этот год в жизни Петрова ничего не произошло, и только глаза стали
портиться, так что пришлось носить очки. По ночам, если была хорошая
погода, он ходил гулять и выбирал для прогулки тихие и пустынные переулки.
Но и там встречались люди, которых он раньше не видал, а потом никогда не
увидит, а по бокам глухой стеной высились дома, и внутри их все было полно
незнакомыми, чужими людьми, которые спали, разговаривали, ссорились;
кто-нибудь умирал за этими стенами, а рядом с ним новый человек рождался на
свет, чтобы затеряться на время в его движущейся бесконечности, а потом
навсегда умереть. Чтобы утешить себя, Петров перечислял всех своих
знакомых, и их близкие, изученные лица были как стена, которая отделяет его
от бесконечности. Он старался припомнить всех: знакомых швейцаров,
лавочников и извозчиков, даже случайно запомнившихся прохожих, и вначале
ему казалось, что он знает очень много людей, но когда начал считать, то
выходило ужасно мало: за всю жизнь он узнал всего двести пятьдесят человек,
включая сюда и того, другого. И это было все, что было близкого и знакомого
ему в мире. Быть может, существовали еще люди, которых он знал, но он их
забыл, и это было все равно, как будто их нет совсем.
Тот, другой, очень обрадовался, когда увидел на Пасху Петрова. На нем
был новый фрак и новые сапоги со скрипом, и он сказал, пожимая Петрову
руку:
- А я, знаете, чуть не умер. Схватил воспаление легких, и теперь тут,-
он постучал себя о бок,- в верхушке не совсем, кажется, ладно.
- Да что вы?- искренно огорчился Петров.
Они разговорились о разных болезнях, и каждый говорил о своих, и когда
расставались, то долго пожимали руки, но об имени спросить забыли. А на
следующую Пасху Петров не явился к Василевским, и тот, другой, очень
беспокоился и расспрашивал г-жу Василевскую, кто такой горбатенький,
который бывает у них.
- Как же, знаю,- сказала она.- Его фамилия Петров.
- А зовут как?
Госпожа Василевская хотела сказать, как зовут, но оказалось, что не
знала, и очень удивилась этому. Не знала она и того, где Петров служит: не
то в почтамте, не то в какой-то банкирской конторе.
Потом не явился тот, другой, а потом пришли оба, но в разные часы, и
не встретились. А потом они перестали являться совсем, и господа
Василевские никогда больше не видели их, но не думали об этом, так как у
них бывает много народа и они не могут всех запомнить.
Огромный город стал еще больше, и там, где широко расстилалось поле,
неудержимо протягиваются новые улицы, и по бокам их толстые, распертые
каменные дома грузно давят землю, на которой стоят. И к семи бывшим в
городе кладбищам прибавилось новое, восьмое. На нем совсем нет зелени, и
пока на нем хоронят только бедняков.
И когда наступает длинная осенняя ночь, на кладбище становится тихо, и
только далекими отголосками проносится грохот уличной езды, которая не
прекращается ни днем ни ночью.