В отличие от жизнеподобного условный образ либо деформирует очертания реальности, нарушая ее пропорции, резко сталкивая реальное и фантастическое, либо формирует изображение так, что за изображенным (будь это явление природы, существа животного царства или атрибуты вещественной реальности) имеется в виду подразумеваемое, второй смысловой план образа. В первом случае перед нами гротеск, во втором — аллегория и символ.
В гротесковом изображении не просто сопрягается реальное и фантастическое, ведь то и другое могут быть рассредоточены по разным образным структурам. Во множестве произведений сосуществуют персонажи реальные и фантастические, но тут и в помине нет ничего гротескового. Гротеск в литературе возникает тогда, когда реальное и фантастическое сталкиваются в едином образе (чаще всего это гротесковый персонаж).
Нужно, чтобы по художественной ткани персонажа прошла как бы «трещина», взламывающая его реальную природу, и в этот зазор хлынула фантастика. Нужно, чтобы у гоголевского майора Ковалева вдруг по неизвестной причине исчез нос, чтобы он облачился в генеральский мундир и стал разгуливать по проспекту «северной нашей столицы». Или чтобы добронравно послушный кот гофмановского музыканта Крейслера, как бы отчасти пародируя поступки своего хозяина, начал безумствовать в любовном угаре, точь-в-точь как это делали студиозусы и бурши гофмановских времен, да еще и заполнять макулатурные листы крейслеровской рукописи образчиками своей «кошачьей» прозы.
С другой стороны, гротеск условен не потому только, что он демонстративно разрушает жизнеподобную логику реальности. Он условен и вследствие особой природы своей фантастики. Фантастическое, заключенное в гротеске, не должно всерьез претендовать на представительство иной, запредельной «реальности». Вот почему полотна Иеронима Босха не гротесковы. Эсхатологический ужас, разлитый на них, не принадлежит уже действительности: он из мира апокалипсических пророчеств. Точно так же не принадлежат сфере гротеска фантастические образы средневекового рыцарского романа, его духи, феи, волшебники и двойники (белокурая Изольда и темноволосая Изольда в «Тристане и Изольде»)— за ними наивно живое ощущение «второго» бытия. Вполне прозаический гофмановский архивариус Линдгорст («Золотой горшок») в своей фантастической ипостаси может оказаться всесильным волшебником, но этот его второй лик условен ровно настолько, насколько условна иронически двойственная природа гофмановского золотого горшка: то ли он атрибут из страны грез «Джиннистана», то ли просто пикантная деталь бюргерского быта.
Словом, гротеск открывает простор для иронии, простирающейся и на «запредельное». Гротеск нимало не стремится выдать себя за феномен «иного бытия». У Гофмана он, правда, словно бы колеблется между двумя мирами, но это колебание чаще всего насквозь иронично. Там же, где у Гофмана действительно возникают провалы в «иной мир» («Майорат»), гам ему уже не до гротесковой веселости (хотя бы и нераздельной с подспудным трагизмом) — там (как, например, в его «ночных» новеллах) царит романтически ужасное, и оно вполне однородно, то есть оно именно «запредельной» природы.
Отказываясь от жизнеподобной логики, гротеск, естественно, отказывается и от каких-либо внешне жизнеподобных мотивировок. В черновом варианте гоголевской повести «Нос» мы встречаем следующее объяснение: «Впрочем, все это, что ни описано здесь, виделось майору во сне». Гоголь снял эту фразу в окончательном автографе, снял, повинуясь безошибочному чутью художественной истины. Оставь он это разъяснение в тексте повести, и вся фантасмагория ее была бы мотивирована вполне жизнеподобно, психологически естественною, хотя бы и нелогичною «логикою» сна. Между тем Гоголю важно было сохранить ощущение абсурдности изображенной реальности, абсурдности, проникающей во все «клетки» ее и составляющей общий фон жизни, в которой возможно все что угодно. Фантастическая условность гротеска здесь не может быть поставлена под сомнение никакими психологическими мотивировками: она нужна Гоголю для того, чтобы подчеркнуть сущность, закон реальности, в силу которого она, так сказать, имманентно безумна.
Условность гротеска всегда нацелена именно на сущность, во имя ее она и взрывает логику жизнеподобия. Кафке нужно было превратить своего героя Грегора Замзу в фантастическое насекомое (рассказ «Превращение») для того, чтобы сильнее оттенить абсолютность отчуждения, неизбывность которого тем очевиднее, что оно простирается и на семейный клан, казалось бы, призванный противостоять разобщению, раскалывающему мир. «Ничто так не разобщает, как повседневность»,— записал Кафка в своем дневнике.
Гротеск предполагает особую, едва ли не максимальную степень художественной свободы в обращении с материалом реальности. Кажется, эта свобода уже на грани своеволия, и кажется, она могла бы вылиться в жизнерадостное ощущение полного господства над сковывающей, а часто и трагически абсурдной действительностью. В самом деле, дерзко сталкивая разнородное, расшатывая причинно-следственные связи бытия и покушаясь на господство необходимости, играя случайностями, не вправе ли создатель гротеска чувствовать себя в этом мире веселого художественного «своеволия» демиургом, заново перекраивающим карту вселенной?
Но при очевидном как будто бы всевластии свобода гротеска небеспредельна, а «своеволие» художника — не более чем кажимость. Дерзновенность фантазии соединяется в гротеске с цепкою зоркостью мысли. Ведь и то и другое направлены здесь на обнажение жизненного закона. Гофмановский Крошка Цахес («Крошка Цахес, по прозванию Циннобер»)— всего лишь смешной уродец, стараниями сердобольной феи Розабельвайде наделенный способностью переносить на себя чужие достоинства, талант и красоту. Проделки его коварны, он вносит горе и смятение в мир влюбленных, в котором еще живы и достоинство и добро. Но как будто и козни гофмановского фантастического выродка небеспредельны, и завершает он по воле автора проделки свои самым комическим образом, утонув в кринке с молоком. А это ли, кажется, не подтверждение того, что вольный дух гротесковой фантазии, сгущая атмосферу жизненного абсурда, всегда в состоянии разрядить ее, ибо вызванные им к жизни духи зла как будто бы всегда в его власти. Если бы... Если бы не «состав» жизненной почвы, в которую глубоко уходит корнями гофмановский образ. Почва эта —«век железный», «век-торгаш», по выражению Пушкина, и ее не отменить капризным порывом воображения. Жажда обесценивать все, что отмечено жизнью духа, заменяя и компенсируя отсутствие собственных духовных сил нивелирующим эквивалентом богатства («золотой волосок» Циннобера и есть знак этой хищной и нивелирующей силы); дерзость и напор ничтожества, сметающего на своем пути истину, добро и красоту, — все это, что утвердится в буржуазном отношении к миру, было схвачено Гофманом у самых истоков рождения.
Ироническое веселье гротеска не только не исключает трагизма, но и предполагает его. В этом смысле гротеск располагается в эстетической области серьезно-смешного. Гротеск полон неожиданностей, быстрых переходов от смешного к серьезному (и наоборот). Самая грань между комическим и трагическим здесь стирается, одно незаметно перетекает в другое. «Смех сквозь слезы» и слезы сквозь смех. Всеобъемлющая трагикомедия бытия. Торжество бездушной цивилизации над культурой создало неисчерпаемую питательную среду для гротеска. Вытеснение из жизни всего, что обязано полнотою своего цветения органическим началам бытия, умножение обезличенно-механических форм во всем, в том числе и в психологии человека, преобладание его стадных инстинктов над индивидуальными, этический релятивизм, размывающий границу между добром и злом,— такова реальность, питающая многообразие гротесковых форм в литературе XX столетия. Гротеск в этих условиях все чаще приобретает трагическую окраску. В романе Кафки «Замок» мертвящая бюрократическая автоматизация жизни, подобно чуме, расползается окрест замка, этого гнездилища абсурда, обретая демоническую силу и власть над людьми. Власть тем более неотвратимую, что, по мысли Кафки, «в человеке живет подсознательное влечение к отказу от свободы». Восторжествовать над абсурдом одной лишь очистительною силою смеха гротеску XX века уже не удается.
Гротеск, выдвинутый художником в центр произведения, создает своего рода «заражающее» излучение, захватывающее едва ли не все сферы изображения и прежде всего стиль. Гротесковый стиль часто насыщен ироническими гримасами слова, демонстративно алогическими «конструкциями», комическим притворством автора. Таков гоголевский стиль в повести «Нос», стиль, на который падает густая «тень» гротескового персонажа. Имитация неописуемого легкомыслия, обнаженная непоследовательность суждений, комические восторги по поводу мелочей — это ведь все как бы исходит от персонажа. Это его психологическое «поле» отсвечивает в повествовании Гоголя, и самый слог автора оборачивается зеркалом, отражающим гротесковый объект. Стало быть, и в стиль по воле Гоголя проникает абсурдность мира и человека. Гротеск инициирует особую подвижность стиля: беглые переходы от патетики к иронии, подключение в авторскую речевую ткань имитируемого голоса и интонации персонажа, а иногда и читателя (повествовательный пассаж, завершающий повесть «Нос»).
Логика гротеска подталкивает автора к таким сюжетным ходам, которые естественно вытекают из «полуфантастической» природы персонажа. Если у одного из щедринских градоначальников («История одного города») фаршированная голова, источающая соблазнительный гастрономический аромат, то неудивительно, что однажды на нее набрасываются с ножами и вилками и пожирают. Если уродливый гофмановский Циннобер — жалкий карлик, то нет ничего невероятного в том, что в конце концов он попадает в кринку и тонет в молоке.
Тем, кто интересуется искусством, будет очень интересно узнать о таком жанре как «гротеск». Подобный стиль довольно широко распространён в архитектуре, литературе, и даже музыке. Давай же подробнее рассмотрим, что такое гротеск.
Понятие гротеск
Термин «гротеск» взят из живописи. Так называлась роспись стен, найденная в «гротах» - подвалах Тита, во время археологических раскопок. Эти раскопки велись в Риме (XV-XVI вв.) на месте, где когда-то были бани императора Тита. В засыпанных землей помещениях, известный итальянский художник Рафаэль со своими учениками нашли необычную живопись, которая впоследствии была названа «гротеск» (от итальянского слова grotta - «грот», «подземелье»). В дальнейшем, термин «гротеск» был распространен и на другие виды искусства - музыку, литературу. Само определение «гротеск» звучит как тип образности, который основан на причудливом, контрастном сочетании фантастики и реальности, комичного и трагичного, прекрасного и безобразного. В искусстве сфера гротеска включает в себя многозначные образы, которые созданны фантазией художника, в них жизнь получает довольно противоречивое преломление. Гротескные образы не допускают их буквального толкования, сохраняя черты загадочности. Существуют и другие значения термина «гротеск»:
- Гротеск - это вид художественной образности; орнамент, где причудливо сочетаются изобразительные и декоративные мотивы (животные, растения, человеческие формы, маски).
- Рубленый шрифт (гротеск, sans serif, gothic type) - это шрифт без засечек.
Вернемся к истории. Так, Рафаэль использовал стиль «гротеск» в качестве образца украшений лож Ватикана, его ученики - для росписи потолков, стен дворцов. Известный итальянский мастер эпохи Возрождения, Бенвенуто Челлини, гравировал гротеском на клинках мечей.
Гротеск в мифологии первобытного и древнего мира достаточно сложен для понимания. Если говорить с точки зрения современной эстетики, то здесь очевидны многочисленные гротескные элементы. Например, произведения - египетская сказка об обреченном царевиче, античные мотивы гарпий, сирен. Но также с уверенностью можно сказать - впечатление гротескного не только не было задачей автора подобных произведений, но и слушателем их гротескность воспринималась в меньшей степени.
Что такое гротеск в литературе
В литературе гротеск представляет собой комический приём, сочетающий в себе ужасное и смешное, возвышенное и безобразное, то есть сочетает несочетаемое. Комический гротеск отличается от иронии и юмора тем, что в нём забавное и смешное неотделимы от зловещего и страшного, гиперболы и алогизма. Что такое гипербола? Гротеск, как уже говорилось выше, это преувеличенное, контрастное сочетание реальности и фантастики, а гипербола – это стилистическая фигура намеренного преувеличения (например, «я говорил вам это миллион раз» или «нам еды на год хватит»). Обычно, образы гротеска несут трагический смысл в себе. В гротеске, за выраженном внешним неправдоподобием и фантастичностью, скрывается глубокое художественное обобщение важнейших явлений жизни. Примерами литературного гротеска можно назвать: повесть Н. В. Гоголя «Нос», «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» Э. Т. А. Гофмана.
Гротеск в музыке
Теперь, немного о музыке: размере и ритме. В гротеске они должны присутствовать и ощущаться, иначе ничего не получится. Приведем несколько примеров музыкальных групп, исполняющих песни в этом направлении:
- Пятый студийный альбом The Golden Age of Grotesque известного певца Мэрилина Мэнсона. В его творчестве гротеск занимает непоследнее место.
- Группа Comatose Vigil (песня - Suicide Grotesque).
- Вымышленная дэт-метал группа Detroit Metal City(песня Grotesque).
Что такое гротеск: архитектура
Зачастую, гротеск путают с горгульями, но каменная резьба в стиле «гротеск» не предназначалась для отвода воды. Данный вид скульптуры еще называют химерой. Термин же «горгулья» относили к жутким резным фигурам, которые специально созданы для отвода дождевых вод от стен здания.
Подводя итог, отмечу, что как направление искусства, гротеск необходим. Гротеск борется с обыденностью, запретами. Он делает наш внутренний мир намного богаче и открывает новые возможности для творчества.
Что такое Гротеск?
Гротеск – это причудливое смешение в образе реального и фантастического, прекрасного и безобразного, трагического и комического – для более впечатляющего выражения творческого замысла.
Гротеск - изображение людей, предметов, деталей в изобразительном искусстве, театре и литературе в фантастически преувеличенном, уродливо-комическом виде; своеобразный стиль в искусстве и литературе, которым подчеркивается искажение общепринятых норм и одновременно совместимость реального и фантастического, трагического и комического, сарказма и безобидного мягкого юмора. Гротеск обязательно нарушает границы правдоподобия, придает изображению некую условность и выводит художественный образ за пределы вероятного, осознанно деформируя его. Свое название гротескный стиль получил в связи с орнаментами, обнаруженными в конце XV века Рафаэлем и его учениками при раскопках в Риме древних подземных зданий, гротов.
Эти странные по своей причудливой неестественности изображения свободно соединяли различные живописные элементы: человеческие формы переходили в животные и растительные, человеческие фигуры вырастали из чашечек цветов, растительные побеги сплетались с необычными строениями. Поэтому сначала гротеском стали называть искаженные изображения, уродливость которых объяснялась теснотой самой площади, не позволявшей сделать правильный рисунок. В дальнейшем в основу гротескного стиля была положена сложная композиция неожиданных контрастов и несоответствий. Перенесение термина в область литературы и подлинный расцвет данного вида образности происходит в эпоху романтизма, хотя обращение к приемам сатирического гротеска происходит в западной литературе гораздо раньше. Красноречивые примеры тому – книги Ф. Рабле Гаргантюа и Пантагрюэль и Дж. Свифта Путешествие Гулливера. В русской литературе широко пользовались гротеском при создании ярких и необычных художественных образов Н.В. Гоголь (Нос, Записки сумасшедшего), М.Е. Салтыков-Щедрин (История одного города, Дикий помещик и другие сказки), Ф.М. Достоевский (Двойник. Приключения господина Голядкина), Ф. Сологуб (Мелкий бес), М.А. Булгаков (Роковые яйца, Собачье сердце), А. Белый (Петербург, Маски), В.В. Маяковский (Мистерия-буфф, Клоп, Баня, Прозаседавшиеся), А.Т. Твардовский (Теркин на том свете), А.А. Вознесенский (Оза), Е.Л. Шварц (Дракон, Голый король).
Наряду с сатирическим, гротеск может быть юмористическим, когда с помощью фантастического начала и в фантастических формах внешности и поведения персонажей воплощаются качества, вызывающие ироническое отношение читателя, а также – трагическим (в произведениях трагического содержания, рассказывающих о попытках и судьбе духовного определения личности.
Гротеск – причудливый, комичный. Термин заимствован из живописи. Так называлась настенная роспись, найденная в «гротах». (Из словаря В.Даля)
В живописи – сложный орнамент, причудливо
вплетающий в растительные и геометрические
мотивы фигурки людей и животных.
В культурологи – образность, основанная на
контрастном, причудливом сочетании
фантастического и реального, прекрасного и
безобразного, трагического и комического,
уродливо – комическое в стиле. (Из словаря
Ушакова).
…и смешная же она, Русь-то, не глядя на весь трагизм ее жизни.
М.Горький
Гротескный – контрастный, нарушающий границы правдоподобия, причудливо-комический. (Словарь иностранных слов).
Гротеск – шутка, вид художественной образности, обобщающий и заостряющий жизненные отношения посредством причудливого и контрастного сочетания реального и фантастического, правдоподобия и карикатуры. Резко смещая формы самой жизни, создает особый гротескный мир, который нельзя понимать буквально или расшифровать однозначно. (Энциклопедический словарь).
Шутка – любимица общества и держится в нем легко и непринужденно, а правда – что слон в посудной лавке: куда ни повернется, всюду что-то летит. Вот почему она часто появляется в сопровождении шутки. Шутка идет впереди, показывая дорогу слону, чтобы он не разнес всю лавку, иначе и говорить будет не о чем. Осторожно! Вот сюда можно ступить… А сюда нельзя, здесь все шутки кончаются!
Издалека ведется гротескная традиция, через столетия дошла она до нашего времени.
Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не пойдет на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней:
Он лучше дело все погубит,
И рад скорей посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
Крылов. «Щука и кот»
В сказках Салтыкова-Щедрина правда и шутка существуют как бы отдельно друг от друга: правда отступает на второй план, в подтекст, а шутка остается полноправной хозяйкой в тексте. Но она не хозяйка. Она делает лишь то, что ей правда подсказывает. И прикрывает она собой правду так, чтобы ее, правду, можно было лучше увидеть. Заслонить так, чтобы лучше увидеть, – в этом и состоит прием иносказания, аллегории. Скрыть, чтобы выпятить, превратить в гротеск.
Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил
Салтыков-Щедрин видел свою задачу в просвещении публики. Поэтому сказки просты и доступны, содержание понятно «детям и слугам».
В основе сказок лежит гротескная ситуация, но за ней всегда угадываются реальные отношения, под видом сказки показана действительность. Гротескные образы скрывают под собой действительных типов тогдашней России.
Один из основных приемов Щедрина – гротеск: на генералах надеты ночные рубашки с орденами, мужик сам сплел веревку «из дикой конопли», чтобы генералы его связали. Смех Щедрина отличается не столько весельем, сколько злостью, он носит сатирический характер. Не зря в начале нашего разговора мы вспоминали басни Крылова. Щедрин включает в некоторые сказки мораль, типично басенный прием.
Словарь
Тунеядец –
человек, который живет на чужой
счет, бездельник
Регистратура –
контора, в которой
регистрируются бумаги
Нумер – устар.
– номер
Ваше превосходительство –
обращение к
персоне, имеющей определенный доход
Театральная постановка отрывка из сказки
Жили да были два генерала, и так
как оба были легкомысленны, то в скором времени,
по щучьему велению, по моему хотению, очутились
на необитаемом острове.
Служили генералы всю жизнь в какой-то
регистратуре; там родились, воспитались и
состарились, следовательно, ничего не понимали.
Упразднили регистратуру за ненадобностью и
выпустили генералов на волю. Только вдруг
оказались они на необитаемом острове. Сначала
ничего не поняли и стали разговаривать, как будто
ничего не случилось.
(Генералы в ночных рубашках с орденами на шее)
1:
Странный, ваше превосходительство,
мне нынче сон приснился, вижу, будто живу я на
необитаемом острове.
(вскакивают оба)
2:
Господи! Да где ж это мы!
(Стали друг друга ощупывать, заплакали, стали
друг друга рассматривать)
1:
Теперь бы кофейку испить хорошо!
(Заплакал)
2:
Что же мы будем делать, однако?
1:
Вот что, подите вы, ваше
превосходительство, на восток, а я пойду на запад,
а к вечеру опять на этом месте сойдемся, может,
что и найдем.
(Ищут восток и запад)
1:
Вот что, ваше превосходительство, вы
пойдите направо, а я пойду налево.
(Один генерал пошел направо, другой налево,
пытается достать яблоко с дерева, падает, ловит
рыбу руками, снова падает)
1:
Господи! Еды-то!
(Плачет)
2:
Ну что, ваше превосходительство,
промыслил что-нибудь?
1:
Да вот нашел старый нумер «Московских
ведомостей».
2:
Кто бы мог подумать, В.П., что
человеческая пища в первоначальном виде летает,
плавает и на деревьях растет!
1:
Да,признаться, и я до сих пор думал,
что булки в том самом виде родятся, как их утром к
кофею пождают!
2:
Стало быть, если кто хочет куропатку
съесть, то должен сначала ее изловить, убить,
ощипать и изжарить. Только как это все сделать?
Теперь бы я, кажется, свой собственный сапог съел.
1:
Хороши тоже перчатки бывают, когда
долго ношены.
(Генералы зло смотрели друг на друга, зарычали,
завизжали, заохали, полетели клочки одежды, один
откусил орден у другого и съел)
Оба:
С нами крестная сила! Мы так друг
друга съедим! Надо разговором отвлечься!
2:
Как вы думаете, отчего солнце прежде
всходит, а потом уже заходит, а не наоборот?
1:
Странный вы человек, В.П., вы прежде
встаете, идете в департамент, там пишете, а потом
ложитесь спать?
(Бросили говорить, стали читать)
1:
Вчера у почтенного начальника нашей
древней столицы был парадный обед. Стол был
сервирован на сто персон со всей роскошью. Тут
была и стерлядь золотая, и фазан, и столь редкая в
нашем севере в феврале месяце, земляника.
2:
Тьфу! Да неужто ж, В.П., не можете найти
другого предмета?
1:
Из Тулы пишут: по случаю поимки в реке
Упе осетра, был в здешнем клубе фестиваль.
Виновника торжества внесли на громадном блюде,
обложенного огурчиками и держащего в пасти кусок
зелени.
(Вырвал газету, стал читать сам, поник головой,
вдруг закричал)
2:
А что, если бы нам мужика найти? Он бы
сейчас нам булок подал, рябчиков наловил, рыбы!
Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы
отлынивает!
(Вскочили и бросились искать. Мужик спит под
деревом)
1:
Спишь, лежебок!
(мужик вскочил и дал от них стречка, но генералы
вцепились в него намертво)
Полез мужик на дерево, нарвал
генералам яблоков, а себе взял одно, кислое.
Покопался в земле, добыл картофелю, из
собственных волос сделал силок и поймал рябчика.
Развел огонь, наготовил столько снеди, что
генералам пришла мысль: «Не дать ли тунеядцу
частичку?»
Мужик:
Довольны ли вы, Г.генералы? Не
позволите ли теперь отдохнуть?
1:
Отдохни, дружок, только прежде свей
веревочку.
Набрал мужичина дикой конопли,
размочил в воде, к вечеру веревка была готова.
Этой веревкой генералы привязали мужичину к
дереву, чтоб не убег, а сами легли спать. Прошел
день, другой. Мужичина до того изловчился, что
стал даже в пригоршне суп варить. Сделались наши
генералы веселые, рыхлые, сытые.
Долго ли, коротко ли, однако генералы
соскучились. Стали припоминать об оставленных
ими в Петербурге кухарках и втихомолку
поплакивать.
И начал мужичина на бобах разводить, как бы ему
своих генералов порадовать за то, что они его,
тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не
гнушались. И выстроил он корабль – не корабль, а
такую посудину, что можно было океан-море
переплыть вплоть до самой Подъяческой.
Вот наконец и Нева-матушка, и Подъяческая улица.
Всплеснули кухарки руками, увидевши, какие у них
генералы стали сытые, белые да веселые.
Генералы и об мужике не забыли; выслали ему рюмку
водки да пятак серебра: веселись, мужичина!
Гротеск, как излюбленное средство сатиры
Салтыкова – Щедрина, выражается в том, что
животные существуют в качестве людей.
Вот такая математика: шутку пишем, а правда в уме.
Трудно понять, а может не стоит и понимать? Ведь
по словам Гончарова, «русский человек не всегда
любит понимать, что читает».
Россия всегда рождала таланты, но не давала им плодоносить.
«…на козлах два свистовые казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и так его поливали без милосердия, чтобы скакал. А если какой казак задремлет, Платов его сам из коляски ногою ткнет, и еще злее понесутся…»
Простой лошадью управлять – и то целое управление!
Потому и спешим, никак самих себя не догоним! Но главное! Подковать блоху подковали, но, как оказалось, этого делать не следовало. Потому что подкованная блоха перестала танцевать. Подкована – высший класс, а что-то не вытанцовывается.
Объяснил Левша англичанам: в науках мы не зашлись, зато своему отечеству преданные.
Насчет себя он, конечно, поскромничал, но ведь судьбы науки в России как раз те вершили, что в науках не зашлись. То они в генетике не зашлись, то в кибернетике не зашлись, возвеличиваясь только тем, что они отечеству преданные.
А.С.Пушкин «На Дондукова – Корсакова»:
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что есть чем сесть!
И отечество их жаловало – куда больше, чем свои таланты. «Везли Левшу так непокрытого, да как с одного извозчика на другого станут пересаживать, все роняют, а поднимать станут – ухи рвут…»
Забывчиво отечество: все забывает, кого миловать, кого казнить, кого проклинать, кому памятник ставить.
Каша из топора
Театр одного актера
Старый солдат шел на побывку. Притомился в пути,
есть хочется. Дошел до деревни, постучал в
крайнюю избу.
– Пустите отдохнуть дорожного человека.
Дверь отперла старуха.
– Заходи, служивый.
– А нет ли у тебя, хозяюшка, перекусить чего?
У старухи всего вдоволь, а солдата поскупилась
накормить, прикинулась сиротой.
– Ох, добрый человек, сама сегодня еще ничего не
ела.
– Ну, нет так нет, – солдат говорит.
Тут он приметил под лавкой топор без топорища.
– Коли нет ничего иного, можно и из топора кашу
сварить.
Хозяйка руками всплеснула:
– Как так из топора кашу?
– А вот как, дай-ка котел.
Принесла старуха котел. Солдат топор вымыл,
опустил в котел, налил воды и поставил на огонь.
Старуха на солдата глядит, глаз не сводит. Достал
солдат ложку, помешивает варево. Попробовал.
– Ну как? – спрашивает старуха.
– Скоро будет готова, – солдат отвечает, – жаль,
что соли нет.
– Соль-то у меня есть, посоли.
Солдат посолил, снова попробовал.
– Коли сюда бы горсточку крупы.
Старуха принесла из чулана мешочек крупы.
– На, заправь как надо.
Варил-варил солдат, помешивал, потом попробовал.
Глядит старуха, оторваться не может.
– Ох, и каша хороша, – хвалит солдат, – как бы
сюда чуточку масла – было бы и вовсе объеденье!
Нашлось у старухи и масло.
Сдобрили кушу.
– Бери ложку, хозяюшка.
Стали кашу есть да похваливать.
– Вот уж не думала, что из топора этакую добрую
кашу можно сварить, – дивится старуха.
А солдат есть да посмеивается.
Смеяться умеет только добро, но не всегда оно смеется по-доброму. Так возникает сатира, благодаря изящному орудию гротеска. Смех – это оружие борьбы со злом.
Давно родилась фраза: Добро должно быть с кулаками. Но оружие добра – не кулаки. Это смех его звенит, как оружие. Смех – единственное оружие добра. В самой серьезной ситуации смех вдруг подсунет свой ехидный вопрос: «Зачем?» Зачем подковывать блоху – неуж-то лишь затем, чтобы утереть нос англичанам? Зачем мужик старался для генералов на острове, да еще позволил себя посадить на привязь?
Опять эта смелость! Никак без нее в сатире не обойтись. Она должна быть смелой – шутка, которая скрывает за собой и одновременно открывает читателям – правду.
Правда должна быть смелой и острой. Аркадий Аверченко начинал свою литературную деятельность «Штыком» и «Мечом» – так назывались журналы, которые он редактировал, а точнее – писал, вырабатывая стиль будущего знаменитого юмориста. Он наточил штык и меч для главного дела свое жизни. Он создал журнал в себе и себя в журнале. И дал ему имя: «Сатирикон».
Глава из «Сатирикона» (Русь) – литературное чтение
Бессмертен смех. И тем бессмертней, чем трудней и смертельней времена, чем неблагоприятней они для смеха. А они были весьма неблагоприятны. Потому что доля шутки – доля правды. И запрещали смех, и гнали, и преследовали. Как правду. И отправляли в ссылку, и заточали в крепость, как правду.
Времена ведь как люди: они любят посмеяться над другими временами, но не терпят смеха над собой. Времена Щедрина охотно смеялись над временами Гоголя, времена Чехова – над временем Щедрина. И даже заявляло, что ему нужны Щедрины, не Чеховы, не Аверченко, а именно Щедрины.
И оно их имело. Потому что и Гоголь, и Чехов, и Щедрин смеются и над грядущими временами. Какое время ни наступит, сатирики прошлого смеются над ними. Вот почему смех бессмертен.
Из «Евгения Онегина»:
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Прав был Иван Андреевич Крылов, когда в своей
басне сказал на все времена:
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
(Басня «Зеркало и обезьяна»)
И вот видеосюжет из бессмертной сказки Шварца«Обыкновенное чудо» .
Жизнь похожа на маскарад: пороки разгуливают в масках добродетелей – вот и приходится правде, чтобы их развенчать, самой надеть маску…
Чехов восхищался смелостью сказок Щедрина. Сатиру всегда ценили за смелость. Иногда за одно это достоинство прощали недостаток таланта и мастерства. Сатире смелость будет нужна всегда – чтобы не бить лежачего, а критиковать тех, кто стоит, и не просто стоит, а стоит у власти. Как у Пушкина:
Нет ни в чем вам благодати,
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати,
И умны вы невпопад.
Когда у сатирика Демокрита спросили, как он
понимает истину, он ответил коротко:
– Я смеюсь.
Литература.
- Сказка «Каша из топора».
- Сказка «Не любо – не слушай».
- Н.Лесков «Левша».
- А. Пушкин. Эпиграммы.
- М.Салтыков-Щедрин «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил».
- А. Аверченко «Сатирикон».
ГРОТЕ́СК - (от фр. - причудливый, затейливый; смешной, комический, от итал. - грот) - изображение людей, предметов, деталей в изобразительном искусстве, театре и литературе в фантастически преувеличенном, уродливо-комическом виде; своеобразный стиль в искусстве и литературе, которым подчеркивается искажение общепринятых норм и одновременно совместимость реального и фантастического, трагического и комического, сарказма и безобидного мягкого юмора. Гротеск обязательно нарушает границы правдоподобия, придает изображению некую условность и выводит художественный образ за пределы вероятного, осознанно деформируя его. Свое название гротескный стиль получил в связи с орнаментами, обнаруженными в конце XV века Рафаэлем и его учениками при раскопках в Риме древних подземных зданий, гротов.
Эти странные по своей причудливой неестественности изображения свободно соединяли различные живописные элементы: человеческие формы переходили в животные и растительные, человеческие фигуры вырастали из чашечек цветов, растительные побеги сплетались с необычными строениями. Поэтому сначала гротеском стали называть искаженные изображения, уродливость которых объяснялась теснотой самой площади, не позволявшей сделать правильный рисунок. В дальнейшем в основу гротескного стиля была положена сложная композиция неожиданных контрастов и несоответствий. Перенесение термина в область литературы и подлинный расцвет данного вида образности происходит в эпоху романтизма, хотя обращение к приемам сатирического гротеска происходит в западной литературе гораздо раньше. Красноречивые примеры тому - книги Ф. Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль" и Дж. Свифта "Путешествие Гулливера". В русской литературе широко пользовались гротеском при создании ярких и необычных художественных образов Н.В. Гоголь ("Нос", "Записки сумасшедшего"), М.Е. Салтыков-Щедрин ("История одного города", "Дикий помещик" и другие сказки), Ф.М. Достоевский ("Двойник. Приключения господина Голядкина"), Ф. Сологуб ("Мелкий бес"), М.А. Булгаков ("Роковые яйца", "Собачье сердце"), А. Белый ("Петербург", "Маски"), В.В. Маяковский ("Мистерия-буфф", "Клоп", "Баня", "Прозаседавшиеся"), А.Т. Твардовский ("Теркин на том свете"), А.А. Вознесенский ("Оза"), Е.Л. Шварц ("Дракон", "Голый король").
Наряду с сатирическим, гротеск может быть юмористическим, когда с помощью фантастического начала и в фантастических формах внешности и поведения персонажей воплощаются качества, вызывающие ироническое отношение читателя, а также - трагическим (в произведениях трагического содержания, рассказывающих о попытках и судьбе духовного определения личности.