М.Л. Гаспаров так определил значение перевода "Илиады" Вересаева: "Для человека, обладающего вкусом, не может быть сомнения, что перевод Гнедича неизмеримо больше дает понять и почувствовать Гомера, чем более поздние переводы Минского и Вересаева. Но перевод Гнедича труден, он не сгибается до читателя, а требует, чтобы читатель подтягивался до него; а это не всякому читателю по вкусу. Каждый, кто преподавал античную литературу на первом курсе филологических факультетов, знает, что студентам всегда рекомендуют читать "Илиаду" по Гнедичу, а студенты тем не менее в большинстве читают ее по Вересаеву. В этом и сказывается разница переводов русского Гомера: Минский переводил для неискушенного читателя надсоновской эпохи, Вересаев – для неискушенного читателя современной эпохи, а Гнедич – для искушенного читателя пушкинской эпохи".
Предисловие переводчика
У нас есть два полных перевода "Илиады", читаемых и сейчас. Один старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) – Гнедича, другой более новый (конца прошлого – начала нашего века) – Минского.
Перевод Гнедича – один из лучших в мировой литературе переводов "Илиады". Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.
Главный недостаток – архаический язык перевода. Например:
Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,
Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся
Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет
С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву…
Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук", вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как "скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.
Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе "высокого слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" – "пес", вместо "губы" – "уста", вместо "лоб" – "чело" и т. п. Он совершенно не считает возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: "пьяница, образина собачья!" Гнедич переводит: "винопийца, человек псообразный!" Елена покаянно называет себя перед Гектором "сукой", "бесстыдной собакой". Гнедич стыдливо переводит: "меня, недостойную".
Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая лирика, там Минский вял и прозаичен.
Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного произведения, то первая его забота и главнейшая тревога – как бы не оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков. Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, – целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод, сам сознавая, что он и хуже, и дальше от подлинника. Все достижения прежних переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.
Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная все оправдывающая и все покрывающая цель – максимально точный и максимально художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?
Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль, точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.
Игнорировать при переводе "Илиады" достижения Гнедича – это значит заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.
В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. "Илиада", например, кончается у Гнедича таким стихом:
Так погребали они конеборного Гектора тело.
Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:
Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.
Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:
Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,
Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;
Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом
Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились
Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.
Новый перевод:
Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,
Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.
Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,
Грозно и сам закричав в это время – в груди у ахейцев
Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.
Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, – в таком, например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого Гектора.
Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!
Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!
Новый перевод:
Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,
Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!
Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:
Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!
Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано.
Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например: "Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!" Переводчики предпочитают; "Что за слова из уст у тебя излетели!" Предпочитают "гнева в груди не сдержавши" вместо гомеровского "не вместивши", "лишь тогда б ты насытила злобу" вместо "исцелила свою злобу".
Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то "дух", то "душа". Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. "Тимос" (дух) – совокупность всех духовных свойств человека, "психе" (душа) – это заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в царство Аида, грустное подобие человека, лишенное жизненной силы, настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу, способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII, 101).
В древние времена в Греции жили сказители, знавшие множество преданий о богах и героях. Они странствовали по городам и на пирах рассказывали нараспев под звуки лиры древние мифы. Таким сказителем был Гомер, автор двух поэм - «Илиада» и «Одиссея». Достоверных сведений о жизни Гомера не сохранилось. Сами греки не знали, где и когда он жил. Семь городов спорили между собой за честь называться родиной Гомера. Вероятнее всего, Гомер жил в VIII веке до н. э. Существовала легенда о том, что Гомер был слепым. Он собрал и переработал сведения о Троянской войне, которые были записаны в VI веке до н. э. На сегодняшнем занятии вы познакомитесь с героями Троянской войны, образ которых Гомер запечатлел на века в своей бессмертной поэме «Илиада» (Илионом в древности называли Трою).
«Гомеровский вопрос»
В литературе довольно часто встает вопрос об авторстве того или иного литературного произведения, однако есть два самых известных вопроса - это «гомеровский» и «шекспировский» вопросы. Нам неизвестно, существовал ли Гомер на самом деле, нет никаких документальных свидетельств реальности его существования, имя сказителя донесла до наших дней традиция приписывания ему этих текстов. Вопрос об авторстве Гомера и вообще о его существовании возник в XVIII веке, именно тогда исследователи «Илиады» и «Одиссеи» разделились на два лагеря - унитаристов и плюралистов. Первые полагали, что оба текста составлены одним автором; вторые считали, что текст принадлежит устной традиции, а в какой-то момент был зафиксирован, что, к примеру, произошло с «Песнью о Роланде» в Европе. Доказательства с обеих сторон представляются вполне убедительными: унитаристами был написано ряд работ, посвященных целостной композиции этих двух текстов, что свидетельствует о принадлежности их одному автору, в крайнем случае «Илиаду» написал один автор, а «Одиссею» - другой. Плюралисты обращали внимание на сюжетные несогласованности в поэмах и их очевидное сходство с устной традицией. Прорыв в этом споре совершили исследователи Пэрри и Лорд , они доказали, что «Илиада» и «Одиссея» несут отпечатки фольклорной эпической традиции, они передавались из уст в уста многими поколениями, но до нас они дошли в обработке нескольких гениальных аэдов (исполнительней эпической поэзии). Несмотря на значимость выводов исследований Пэрри и Лорда, «гомеровский» вопрос по-прежнему не является разрешенным. С учетом теорий этих двух ученых сейчас выдвигаются совершенно разные и зачастую противоположные теории касательно версии о существовании Гомера, «гомеров» или их полного отсутствия.
Троянская война длилась десять лет. Описываемые события происходят уже на десятый, последний, год осады Трои. Причиной войны было то, что троянский царевич Парис украл жену царя Спарты Менелая, прекрасную Елену. Менелай обратился к своему старшему брату Агамемнону, царю Микен. Тот собрал огромное войско, которое подробно описано в «Списке кораблей » во второй песне.
Война шла девять лет без особого успеха для обеих сторон. Но осаждающие греки-ахейцы уже были готовы к отступлению. Величайший из греческих воинов Ахилл бездействовал из-за своей обиды на Агамемнона, поэтому ахейцы пали духом. Тогда в бой вышел его друг Патрокл, надев доспехи самого Ахилла. Троянцы дрогнули, но Патрокл был убит. Ахилл решил вступить в бой, но он остался без доспехов, тогда богиня Фетида приказала Гефесту выковать ему новые, в числе которых знаменитый щит , на котором изображен весь мир. На следующий день Ахилл и все греческое войско бросилось в бой, Зевс снял все запреты, и теперь боги могли сражаться друг с другом. Троянцы потерпели сокрушительное поражение, Гектор (старший сын царя Приама, наследник Трои) прикрывал их отход, но из-за вмешательства богов ему пришлось вступить в бой с Ахиллом, от чьей руки он погиб. Ахилл привез тело падшего Гектора вокруг Трои, на колеснице. На стенах города плакали царь Приам и вдова Гектора, Андромаха. Ночью к Ахиллу пришел царь Приам с дарами, он напомнил убийце своего сына о его старом отце, и Ахилл заплакал, Приам плакал вместе с ним. В конце концов Ахилл отдал тело Гектора Приаму. В Трое устроили торжественные похороны.
Этим заканчивается Илиада.
Окончание Троянской войны
Об окончании Троянской войны мы знаем из сочинения Вергилия «Энеида» . Трою взяли, но не силой, а хитростью, так как Ахилл погиб при штурме города от стрелы Париса, попавшей ему в пятку . Хитроумный Одиссей придумал подарить троянцам деревянного коня , внутри которого спрятались ахейцы, и открыли ворота. Так была взята Троя. Город был разграблен и уничтожен, спасти удалось только Энею.
В древние времена в Греции жили сказители, знавшие множество преданий о богах и героях. Они странствовали по городам и на пирах рассказывали нараспев под звуки лиры древние мифы. Таким сказителем был Гомер (рис. 1), автор двух поэм - «Илиада» и «Одиссея». Достоверных сведений о жизни Гомера не сохранилось. Сами греки не знали, где и когда он жил. Семь городов спорили между собой за честь называться родиной Гомера. Вероятнее всего, Гомер жил в VIII веке до н. э. Существовала легенда о том, что Гомер был слепым. Он собрал и переработал сведения о Троянской войне, которые были записаны в VI веке до н. э. На сегодняшнем занятии вы познакомитесь с героями Троянской войны, образ которых Гомер запечатлел на века в своей бессмертной поэме «Илиада» (Илионом в древности называли Трою).
Причины и ход войны в поэме не излагаются. В поэме описывается последний - десятый год войны.
«Гнев, богиня, воспой Ахилллеса, Пелеева сына» - так начинается «Илиада». Предводитель греческого войска царь Агамемнон отнял у Ахиллеса его юную пленницу. Разгневавшись на Агамемнона, Ахиллес покинул войско. Известие об этом обрадовало защитников Трои, так как было предсказано, что греки не одержат победу без Ахиллеса. Троянцы стали теснить греков. Бесстрашный Гектор - сын царя Трои Приама - повел своих воинов на лагерь греков. Огромным камнем разбил он ворота, и внутрь лагеря хлынули троянцы. Яростно защищались греки, оттесненные к самому морю. Парис - виновник начала Троянской войны - вступил в единоборство с Менелаем - мужем прекрасной Елены, и только благодаря помощи Афродиты не погиб в этом бою. Но Ахиллес и его воины так и не приняли участия в сражении.
Тогда обратился к Ахиллесу его любимый друг Патрокл: «Дай дозволенья мне облачиться в доспех твой прекрасный. Может быть, в битве тебя за меня принимая, троянцы бой прекратят…». Ахиллес внял просьбе друга и позволил ему переодеться в свои доспехи. Вовремя привел Патрокл свежее подкрепление. Грекам удалось оттеснить троянцев к стенам Трои. Один лишь Гектор догадался, что перед ним не Ахиллес. На помощь Гектору пришел сам Аполлон, и ударом копья троянский герой пронзил Патрокла.
Известие о гибели друга привело Ахиллеса в отчаяние. Его стоны и плач услышала Фетида. По ее просьбе бог-кузнец Гефест выковал ее сыну новые доспехи.
Могучий Гектор, защитник Трои, вернулся ненадолго в свой город, чтобы попрощаться с женой и малюткой-сыном. Гектор знал, что суждено ему погибнуть, но он был верен долгу. «Я бы стыдился троянцев и длинноодежных троянок, если б вдали оставался, как трус, уклоняясь от боя», - говорил он своей жене Андромахе (рис. 2).
Рис. 2. Прощание Гектора с Андромахой ()
У неприступных стен Трои сошлись два могучих героя. Сама богиня Афина помогала Ахиллесу. Она подала копье, которым Ахиллес нанес смертельный удар Гектору. Ахеец привязал тело убитого противника к колеснице, ударил коней, «и они полетели». Тучей взвилась пыль над телом Гектора, «растрепались черные волосы, вся голова, столь прекрасная прежде, билась в пыли» (рис. 3).
Рис. 3. Гибель Гектора ()
Никто не мог удержать старого царя Приама. Отправился он во вражеский лагерь, бросился в ноги Ахиллесу, умоляя отдать для похорон тело Гектора (рис. 4). Отдал Ахиллес Приаму убитого сына. На время похорон было заключено перемирие. Тело отважного Гектора сожгли троянцы на большом костре. Кости его уложили в могилу и насыпали холм.
Рис. 4. Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело убитого Гектора ()
«Так погребали они конеборного Гектора тело» - этим стихом заканчивается поэма Гомера «Илиада».
Список литературы
- А.А. Вигасин, Г.И. Годер, И.С. Свенцицкая. История Древнего мира. 5 класс - М.: Просвещение, 2006.
- Немировский А.И. Книга для чтения по истории древнего мира. - М.: Просвещение, 1991.
- To-name.ru ()
- Izbakurnog.historic.ru ()
- Mifyrima.ru ()
Домашнее задание
- Почему в современной науке вопрос об авторстве поэм остается дискуссионным?
- Какие поступки героев поэмы «Илиада» вызывают у вас чувство уважения?
- Какие крылатые выражения связаны с историей Троянской войны, в каких случаях мы их употребляем?
[i] Ахиллес был сыном царя Пелея и морской богини Фетиды. Мать одарила сына бессмертием, однако уязвимой осталась лишь пятка героя - «Ахиллесова пята», за которую Фетида держала младенца, окуная в воды священной реки.
Было то не любо сердцу;
25
Гордо жреца отослал и прирек ему грозное слово:“Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами!
Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться!
Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.
Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе,
Так вопиял он, моляся; и внял Аполлон сребролукий:
Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,
45
Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый;Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный.
Сев наконец пред судами, пернатую быструю мечет;
Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца.
50
В самом начале на месков напал он и псов празднобродных;После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами;
Частые трупов костры непрестанно пылали по стану.
Девять дней на воинство божие стрелы летали;
В день же десятый Пелид на собрание созвал ахеян.
55
В мысли ему то вложила богиня державная Гера :Скорбью терзалась она, погибающих видя ахеян.
Быстро сходился народ, и когда воедино собрался,
Первый, на сонме восстав, говорил Ахиллес быстроногий:
“Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море,
60
В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся.Вдруг и война, и погибельный мор истребляет ахеян.
Но испытаем, Атрид, и вопросим жреца, иль пророка,
Или гадателя снов (и сны от Зевеса бывают):
Пусть нам поведают, чем раздражен Аполлон небожитель?
65
Он за обет несвершенный, за жертву ль стотельчую гневен?Или от агнцев и избранных коз благовонного тука
Требует бог, чтоб ахеян избавить от пагубной язвы?”
Так произнесши, воссел Ахиллес; и мгновенно от сонма
Калхас восстал Фесторид , верховный птицегадатель.
70
Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет,И ахеян суда по морям предводил к Илиону
Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Феба.
Он, благомыслия полный, речь говорил и вещал им:
“Царь Ахиллес! возвестить повелел ты, любимец Зевеса,
75
Праведный гнев Аполлона, далеко разящего бога?Я возвещу; но и ты согласись, поклянись мне, что верно
Сам ты меня защитить и словами готов и руками.
Я опасаюсь, прогневаю мужа, который верховный
Царь аргивян и которому все покорны ахейцы.
80
Слишком могуществен царь, на мужа подвластного гневный:Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет,
Но сокрытую злобу, доколе ее не исполнит,
В сердце хранит. Рассуди ж и ответствуй, заступник ли ты мне?”
Быстро ему отвечая, вещал Ахиллес благородный:
85
“Верь и дерзай, возвести нам оракул, какой бы он ни был!Фебом клянусь я, Зевса любимцем, которому, Калхас,
Молишься ты, открывая данаям вещания бога:
Нет, пред судами никто, покуда живу я и вижу,
Рук на тебя дерзновенных, клянуся, никто не подымет
90
В стане ахеян; хотя бы назвал самого ты Атрида,Властию ныне верховной гордящегось в рати ахейской”.
Рек он; и сердцем дерзнул, и вещал им пророк непорочный:
“Нет, не за должный обет, не за жертву стотельчую гневен
Феб, но за Хриса жреца: обесчестил его Агамемнон,
95
Дщери не выдал ему и моленье и выкуп отринул.Феб за него покарал и бедами еще покарает,
И от пагубной язвы разящей руки не удержит
Прежде, доколе к отцу не отпустят, без платы, свободной
Дщери его черноокой и в Хрису святой не представят
100
Жертвы стотельчей; тогда лишь мы бога на милостьпреклоним”.
Слово скончавши, воссел Фесторид; и от сонма воздвигся
Мощный герой, пространно-властительный царь Агамемнон,
Гневом волнуем; ужасной в груди его мрачное сердце
Злобой наполнилось; очи его засветились, как пламень.
105
Калхасу первому, смотря свирепо, вещал Агамемнон:“Бед предвещатель, приятного ты никогда не сказал мне!
Радостно, верно, тебе человекам беды лишь пророчить;
Доброго слова еще ни измолвил ты нам, ни исполнил.
Се, и теперь ты для нас как глагол проповедуешь бога,
110
Будто народу беды дальномечущий Феб устрояет,Мстя, что блестящих даров за свободу принять Хрисеиды
Я не хотел; но в душе я желал черноокую деву
В дом мой ввести; предпочел бы ее и самой Клитемнестре ,
Девою взятой в супруги; ее Хрисеида не хуже
115
Прелестью вида, приятством своим, и умом, и делами!Но соглашаюсь, ее возвращаю, коль требует польза:
Лучше хочу я спасение видеть, чем гибель народа.
Вы ж мне в сей день замените награду, да в стане аргивском
Я без награды один не останусь: позорно б то было;
120
Вы же то видите все – от меня отходит награда”.Первый ему отвечал Пелейон, Ахиллес быстроногий:
“Славою гордый Атрид, беспредельно корыстолюбивый!
Где для тебя обрести добродушным ахеям награду?
Мы не имеем нигде сохраняемых общих сокровищ:
125
Что в городах разоренных мы добыли, все разделили;Снова ж, что было дано, отбирать у народа – позорно!
Лучше свою возврати, в угождение богу. Но после
Втрое и вчетверо мы, аргивяне, тебе то заплатим,
Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить”.
130
Быстро, к нему обратяся, вещал Агамемнон могучий:“Сколько ни доблестен ты, Ахиллес, бессмертным подобный,
Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни склонить но успеешь.
Хочешь, чтоб сам обладал ты наградой, а я чтоб, лишенный,
Молча сидел? и советуешь мне ты, чтоб деву я выдал?..
135
Пусть же меня удовольствуют новою мздою ахейцы,Столько ж приятною сердцу, достоинством равною первой.
Если ж откажут, предстану я сам и из кущи исторгну
Или твою, иль Аяксову мзду, или мзду Одиссея;
Сам я исторгну, и горе тому, пред кого я предстану!
140
Но об этом беседовать можем еще мы и после.Ныне черный корабль на священное море ниспустим,
Сильных гребцов изберем, на корабль гекатомбу поставим
И сведем Хрисеиду, румяноланитую деву.
В нем да воссядет начальником муж от ахеян советных,
145
Идомепей, Одиссей Лаэртид, иль Аякс Теламонид ,Или ты сам, Пелейон, из мужей в ополченье страшнейший!
Шествуй и к нам Аполлона умилостивь жертвой священной!”
Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий:
“Царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздолюбец!
150
Кто из ахеян захочет твои повеления слушать?Кто иль поход совершит, иль с враждебными храбро сразится?
Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней,
Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне:
Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил;
155
В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами обильной,Нив никогда не топтал; беспредельные нас разделяют
Горы, покрытые лесом, и шумные волны морские.
Нет, за тебя мы пришли, веселим мы тебя, на троянах
Чести ища Менелаю , тебе, человек псообразный !
160
Ты же, бесстыдный, считаешь ничем то и все презираешь,Ты угрожаешь и мне, что мою ты награду похитишь,
Подвигов тягостных мзду, драгоценнейший дар мне ахеян?..
Но с тобой никогда не имею награды я равной,
Если троянский цветущий ахеяне град разгромляют .
165
Нет, несмотря, что тягчайшее бремя томительной браниРуки мои подымают, всегда, как раздел наступает,
Дар богатейший тебе, а я и с малым, приятным
В стан не ропща возвращаюсь, когда истомлен ратоборством.
Ныне во Фтию иду: для меня несравненно приятней
170
В дом возвратиться на быстрых судах; посрамленный тобою,Я не намерен тебе умножать здесь добыч и сокровищ”.
Быстро воскликнул к нему повелитель мужей Агамемнон:
“Что же, беги, если бегства ты жаждешь! Тебя не прошу я
Ради меня оставаться; останутся здесь и другие;
175
Честь мне окажут они, а особенно Зевс промыслитель.Ты ненавистнейший мне меж царями, питомцами Зевса!
Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы.
Храбростью ты знаменит; но она дарование бога.
В дом возвратясь, с кораблями беги и с дружиной своею;
180
Властвуй своими фессальцами! Я о тебе не забочусь;Гнев твой вменяю в ничто; а напротив, грожу тебе так я:
Требует бог Аполлон, чтобы я возвратил Хрисеиду;
Я возвращу, – и в моем корабле, и с моею дружиной
Деву пошлю; но к тебе я приду, и из кущи твоей Брисеиду
185
Сам увлеку я, награду твою, чтобы ясно ты понял,Сколько я властию выше тебя, и чтоб каждый страшился
Равным себя мне считать и дерзко верстаться со мною!”
Рек он, – и горько Пелиду то стало: могучее сердце
В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей:
190
Или, немедля исторгнувши меч из влагалища острый,Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида;
Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу.
В миг, как подобными думами разум и душу волнуя,
Страшный свой меч из ножен извлекал он, – явилась Афина,
195
С неба слетев; ниспослала ее златотронная Гера,Сердцем любя и храня обоих браноносцев; Афина,
Став за хребтом, ухватила за русые кудри Пелида,
Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме.
Он ужаснулся и, вспять обратяся, познал несомненно
200
Дочь громовержцеву: страшным огнем ее очи горели.К ней обращенный лицом, устремил он крылатые речи:
“Что ты, о дщерь Эгиоха , сюда низошла от Олимпа?
Или желала ты видеть царя Агамемнона буйство?
Но реку я тебе, и реченное скоро свершится:
205
Скоро сей смертный своею гордынею душу погубит!”Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха:
“Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен,
С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера;
Вас обоих равномерно и любит она и спасает.
210
Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце,Злыми словами язви, но рукою меча не касайся.
Я предрекаю, и оное скоро исполнено будет:
Скоро трикраты тебе знаменитыми столько ж дарами
Здесь за обиду заплатят: смирися и нам повинуйся”.
215
К ней обращался вновь, говорил Ахиллес быстроногий:“Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши.
Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет:
Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют”.
Рек, и на сребряном черене стиснул могучую руку
220
И огромный свой меч в ножны опустил, покорясяСлову Паллады; Зевсова дочь вознеслася к Олимпу,
В дом Эгиоха отца, небожителей к светлому сонму.
Но Пелид быстроногий суровыми снова словами
К сыну Атрея вещал и отнюдь не обуздывал гнева:
225
“Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя !Ты никогда ни в сраженье открыто стать перед войском,
Ни пойти на засаду с храбрейшими рати мужами
Сердцем твоим не дерзнул: для тебя то кажется смертью.
Лучше и легче стократ по широкому стану ахеян
230
Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет.Царь пожиратель народа! Зане над презренными царь ты, -
Или, Атрид, ты нанес бы обиду, последнюю в жизни!
Но тебе говорю и великою клятвой клянуся,
Скипетром сим я клянуся , который ни листьев, ни ветвей
235
Вновь не испустит, однажды оставив свой корень на холмах,Вновь не прозябнет, – на нем изощренная медь обнажила
Листья и кору, – и ныне который ахейские мужи
Носят в руках судии, уставов Зевесовых стражи, -
Скиптр сей тебе пред ахейцами будет великою клятвой:
240
Время придет, как данаев сыны пожелают ПелидаВсе до последнего; ты ж, и крушася, бессилен им будешь
Помощь подать, как толпы их от Гектора мужеубийцы
Свергнутся в прах; и душой ты своей истерзаешься, бешен
Сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил”.
245
Так произнес, и на землю стремительно скипетр он бросил,Вкруг золотыми гвоздями блестящий, и сел меж царями.
Против Атрид Агамемнон свирепствовал сидя; и Нестор
Сладкоречивый восстал, громогласный вития пилосский:
Речи из уст его вещих, сладчайшие меда, лилися.
250
Два поколенья уже современных ему человековСкрылись, которые некогда с ним возрастали и жили
В Пилосе пышном; над третьим уж племенем царствовал старец.
Он, благомыслия полный, советует им и вещает:
“Боги! великая скорбь на ахейскую землю приходит!
255
О! возликует Приам и Приамовы гордые чада,Все обитатели Трои безмерно восхитятся духом,
Если услышат, что вы воздвигаете горькую распрю, -
Вы, меж данаями первые в сонмах и первые в битвах!
Но покоритесь, могучие! оба меня вы моложе,
260
Я уже древле видал знаменитейших вас браноносцев;С ними в беседы вступал, и они не гнушалися мною.
Нет, подобных мужей не видал я и видеть не буду ,
Воев, каков Пирифой и Дриас , предводитель народов,
Грозный Эксадий , Кеней , Полифем , небожителям равный
265
И рожденный Эгеем Тесей , бессмертным подобный!Се человеки могучие, слава сынов земнородных!
Были могучи они, с могучими в битвы вступали,
С лютыми чадами гор , и сражали их боем ужасным.
Был я, однако, и с оными в дружестве, бросивши Пилос,
585
Матери милой подносит и снова так ей вещает:“Милая мать, претерпи и снеси, как ни горестно сердцу!
Сыну толико драгая, не дай на себе ты увидеть
Зевса ударов; бессилен я буду, хотя и крушася,
Помощь подать: тяжело Олимпийцу противиться Зевсу!
590
Он уже древле меня, побужденного сердцем на помощь,Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного прага:
Несся стремглав я весь день и с закатом блестящего солнца
Пал на божественный Лемнос , едва сохранивший дыханье.
Там синтийские мужи меня дружелюбно прияли”.
595
Рек; улыбнулась богиня, лилейнораменная Гера,И с улыбкой от сына блистательный кубок прияла.
Он и другим небожителям, с правой страны начиная,
Сладостный нектар подносит, черпая кубком из чаши.
Смех несказанный воздвигли блаженные жители неба,
600
Видя, как с кубком Гефест по чертогу вокруг суетится.Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги
Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем
Звуками лиры прекрасной, бряцавшей в руках Аполлона,
Пением Муз , отвечавших бряцанию сладостным гласом.
605
Но, когда закатился свет блистательный солнца,Боги, желая почить, уклонилися каждый в обитель,
Где небожителю каждому дом на холмистом Олимпе
Мудрый Гефест хромоногий по замыслам творческим создал.
Зевс к одру своему отошел, олимпийский блистатель,
610
Где и всегда почивал, как сон посещал его сладкий;Там он, восшедши, почил, и при нем златотронная Гера.
615
Ахиллес (Ахилл) – главный герой Троянской войны, сын морской богини Фетиды и Пелея, царя города Фтии в Фессалии. Величайший из греческих героев; он совершил под Троей множество подвигов, но на десятый год войны был убит стрелой Париса, которую Аполлон направил в единственное уязвимое место на теле Ахиллеса – в пятку (отсюда выражение “ахиллесова пята”).
Пелей – сын Эака, царь мирмидонян. Ему в жены отдали дочь морского старца Нерея Фетиду. На их свадьбе присутствовали все боги, кроме богини раздора Эриды. Обидевшись, Эрида бросила на стол во время свадьбы золотое яблоко с надписью “прекраснейшей”. Из-за этого яблока поспорили три богини: Гера, Афина и Афродита. Сын троянского царя Парис, к которому они обратились за решением, отдал предпочтение Афродите, обещавшей ему любовь самой красивой женщины. Исполняя это обещание, богиня помогла Парису похитить Елену, из-за чего началась Троянская война. У Пелея и Фетиды родился Ахиллес (или Пелид, то есть сын Пелея).
Текущая страница: 1 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]
ГОМЕР
Путь к Гомеру
Во втором акте шекспировского «Гамлета» появляется бродячая труппа, и один из актеров, по просьбе принца, читает монолог, в котором троянский герой Эней рассказывает о взятии Трои и о жестокостях победителей. Когда рассказ доходит до страданий старой царицы Гекубы – у нее на глазах осатаневший от злобы Пирр, сын Ахиллеса, убил ее супруга Приама и надругался над его телом, – актер бледнеет и заливается слезами. И Гамлет произносит знаменитые, вошедшие в пословицу слова:
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает…Перевод Б. Пастернака
Что современному человеку Гекуба, что ему Ахиллес, Приам, Гектор и прочие герои Гомера; что ему их муки, радости, любовь и ненависть, приключения и битвы, отгремевшие и отгоревшие больше тридцати столетий назад? Что уводит его в древность, почему Троянская война и возвращение на родину многострадального и хитроумного Одиссея трогают нас если и не до слез, как шекспировского актера, то все же достаточно живо и сильно?
Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни, во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», – начало нашего пути к Гомеру, точнее – одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отражены подлинные события? И насколько верно (или насколько вольно) они отражены и к какому времени относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и ищем ответа в статьях и книгах о Гомере; а к нашим услугам – не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, целая литература, которая продолжает расти и сейчас. Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемою истиной – древние греки (во всяком случае, громадное их большинство) видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, естествоиспытателя, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда всё в «Илиаде» и «Одиссее» считали вымыслом, красивою сказкой, или грубоватою басней, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус». Потом пришла пора, когда Гомеровы «басни» одна за другою стали подкрепляться находками археологов: в 1870 году немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей; в 1900 году англичанин Артур Эванс начал уникальные по богатству находок раскопки на Крите – «стоградном» острове, неоднократно упоминаемом Гомером; в 1939 году американец Блиджен и грек Курониотис разыскали древний Пилос – столицу Нестора, «сладкогласного витии пилосского», неутомимого подателя мудрых советов в обеих поэмах… Список «гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сего дня не закрыт – и едва ли закроется в близком будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Пилосе и в некоторых других местах южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведомыми письменами. Чтобы их прочитать, потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 году тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек, погибший в автомобильной катастрофе три с половиной года спустя, не был ни историком античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее, как писал о Вентрисе замечательный советский ученый С. Лурье, «ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об античности со времен эпохи Возрождения». Его имя должно стаять рядом с именами Шлимана и Шампольона, разгадавшего тайну египетских иероглифов. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи», документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.
В начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове появились племена греков-ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшою крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по-видимому, два властителя. Властители-цари со своими приближенными жили в крепости, за могучими, циклопической кладки стенами, а у подножья стены возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н. э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго-восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью и общество, четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием греков и критян. Ученые называют ее крито-микенской.
Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо-западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, – не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 году до н. э. – в пересчете на нашу хронологию, – и работы археологов, копавших Гиссарлыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.
Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, – такие же дикие, какими тысячу лет назад были их предшественники, ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, зарастали травою уцелевшие от разрушения царские дворцы, забывались искусства, ремесла, письменность. Забывалось и прошлое; цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания – в мифы, как говорили греки. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемою истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги (циклы) мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.
Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием (или, по крайней мере, одним из таких событий) оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетною основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность (а стало быть, и неизбежная противоречивость) изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.
Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со-творцами, соавторами были певцы (по-гречески «аэды»). Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и бог весть кем и когда сочиненных, они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы-повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов было необходимым условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.
Большинство современных ученых считает, что Гомер жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и место их заняли декламаторы-рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII–XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».
Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм ничем не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VII века до н. э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни; немало, вероятно, и сокращений-купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искажениями. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко-культурной точки зрения.
«Илиада» повествует об одном эпизоде последнего, десятого, года Троянской войны – гневе Ахиллеса, самого могучего и храброго среди греческих героев, оскорбленного верховным предводителем ахейцев, микенским царем Агамемноном. Ахиллес отказывается участвовать в сражениях, троянцы начинают брать верх, гонят ахейцев до самого лагеря и едва не поджигают их корабли. Тогда Ахиллес разрешает вступить в битву своему любимому другу Патроклу. Патрокл погибает, и Ахиллес, отрекшись наконец от гнева, мстит за смерть друга, сразив Гектора, главного героя и защитника троянцев, сына их царя Приама. Все главное в сюжете поэмы – от мифов, от Троянского цикла. С тем же циклом связана и «Одиссея», рассказывающая о возвращении на родину после падения Трои другого греческого героя – царя острова Итаки Одиссея. Но здесь главное – не миф: оба основных сюжетных компонента «Одиссеи» – возвращение супруга к супруге после долгого отсутствия и удивительные приключения в дальних, заморских краях – восходят к сказке и народной новелле. Различие между обеими поэмами этим не ограничивается, оно заметно и в композиции, и в деталях повествования, и в деталях мироощущения. Уже сами древние не были уверены, принадлежат ли обе поэмы одному автору, немало сторонников такого взгляда и в новые времена. И все же более вероятным – хотя, строго говоря, точно таким же доказуемым – представляется обратное мнение: сходного между «Илиадой» и «Одиссеей» все же больше, чем отличного.
Несходство и прямые противоречия обнаруживаются не только между поэмами, но и внутри каждой из них. Они объясняются в первую очередь упомянутою выше многослойностью греческого эпоса: ведь в мире, который рисует Гомер, совмещены и соседствуют черты и приметы нескольких эпох – микенской, предгомеровской (дорийской), гомеровской в собственном смысле слова. И вот рядом с дорийским обрядом сожжения трупов – микенское захоронение в земле, рядом с микенским бронзовым оружием – дорийское железо, неведомое ахейцам, рядом с микенскими самодержцами – безвластные дорийские цари, цари лишь по имени, а по сути родовые старейшины… В прошлом веке эти противоречия привели науку к тому, что под сомнение было поставлено само существование Гомера. Высказывалась мысль, что гомеровские поэмы возникли спонтанно, то есть сами собой, что это результат коллективного творчества – вроде народной песни. Критики менее решительные признавали, что Гомер все-таки существовал, но отводили ему сравнительно скромную роль редактора, или, точнее, компилятора, который умело свел воедино небольшие по размеру поэмы, принадлежавшие разным авторам, или, может быть, народные. Третьи, напротив, признавали за Гомером авторские права на большую часть текста, но художественную цельность и совершенство «Илиады» и «Одиссеи» относили на счет какого-то редактора более поздней эпохи.
Ученые неутомимо вскрывали все новые противоречия (нередко они бывали плодом ученого воображения или ученой придирчивости) и готовы были платить любую цену, лишь бы от них избавиться. Цена, однако же, оказалась слишком высока: выдумкою, фикцией обернулся не только Гомер, но и достоинства «мнимых» его творений, разодранных на клочки беспощадными перьями аналитиков (так называют ниспровергателей «единого Гомера»). Это было явной нелепостью, и в течение последних пятидесяти лет верх взяла противоположная точка зрения – унитарная. Для унитариев неоспоримо художественное единство гомеровского наследия, ощущаемое непосредственно любым непредвзятым читателем. Их цель – подкрепить это ощущение с помощью особого «анализа изнутри», анализа тех правил и законов, которые, сколько можно судить, ставил себе сам поэт, тех приемов, из которых складывается поэзия Гомера, того мироощущения, которое лежит в ее основе. Итак, взглянем на Гомера глазами непредвзятого читателя.
Прежде всего нас озадачит и привлечет сходство, близость древнего к современному. Гомер сразу же захватывает и сразу из предмета изучения становится частью нашего «я», как становится всякий любимый поэт, мертвый или живой – безразлично, потому что основным для нас будет эмоциональный отзыв, эстетическое переживание.
Читая Гомера, убеждаешься, что многое в его взгляде на мир – не только вечная и непреходящая истина, но и прямой вызов всем последующим векам. Важнейшее, что отличает этот взгляд, – его широта, желание понять разные точки зрения, терпимость, как сказали бы сегодня. Автор героического эпоса греков не питает ненависти к троянцам, бесспорным виновникам несправедливой войны (ведь это их царевич Парис нанес обиду людям и оскорбил божеский закон, похитив Елену, супругу своего гостеприимца, спартанского царя Meнелая); скажем более – он уважает их, он им сочувствует, потому что и у них нет иного выбора, как сражаться, защищая свой город, жен, детей и собственную жизнь, и потому, что они сражаются мужественно, хотя ахейцы и сильнее и многочисленнее. Они обречены; правда, сами они еще не знают этого, но Гомер-то знает исход войны и, великодушный победитель, сострадает будущим побежденным. И если, по словам самого поэта, «святая Троя» ненавистна богам «за вину Приамида Париса», то Гомер выше и благороднее богов-олимпийцев.
Широта взгляда вдохновляется добротою, человечностью. Едва ли случайно, что европейскую литературу открывает призыв к доброте и осуждение жестокости. Справедливость, которую обязаны блюсти люди и охранять боги, – во взаимной любви, кротости, приветливости, благодушии; беззаконие – в свирепстве, в бессердечии. Даже Ахиллесу, образцовому своему герою, не прощает Гомер «львиного свирепства», и поныне это не прописное проклятие прописному пороку, а живой опыт, за который люди на протяжении своей истории платили так много и всякий раз сызнова. Человечность Гомера столь велика, что одерживает верх даже над неотъемлемыми признаками жанра: обычно героический эпос – это песнь войне, как испытанию, обнаруживающему лучшие силы души, и Гомер в самом деле прославляет войну, но он уже и проклинает ее бедствия, ее безобразие, бесстыдное надругательство над человеческим достоинством. Первое, видимо, идет от примитивной морали варваров-дорийцев, второе – от новой морали законности и мира. Ей предстояло подчинить себе вселенную, и по сию пору нельзя еще сказать, чтобы эта задача была решена. Вот где Гомер встречается с Шекспиром, а мы – с тем и другим, вот что нам Гекуба! Мы отлично понимаем ужас старого Приама, заранее оплакивающего свою уродливую и бесславную гибель:
О, юноше славно.
Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, -
Все у него и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!
Если ж седую браду и седую главу человека,
Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, -
Участи более горестной нет человекам несчастным!
И нисколько не меньше, не хуже понятен нам яростный шекспировский протест против судьбы, позволившей этому совершиться:
Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,
О боги, отымите колесо.
Разбейте обод, выломайте спицы
И ось его скатите с облаков
В кромешный ад! [Перевод Б. Пастернака]
Унижение человека несправедливостью, насилием – это позор и мука для каждого из людей; свой наглый вызов злодейство бросает всему миропорядку, и, стало быть, каждому из нас, и, стало быть, каждый в ответе за злодейство. Гомер это предчувствовал, Шекспир ясно понимал.
Но терпимость нигде ни разу не оборачивается терпимостью к злу, робостью перед ним, попыткою его оправдать. Твердость этической позиции, серьезная и строгая однозначность в отношении к жизни, столь характерная для Гомера (и для античной традиции в целом), обладает в наших глазах особою притягательною силой. «Незыблемость скалы ценностей», от Гомера до наших дней – неискоренимость добра и честности перед лицом злобы и предательства, вечность тяги к прекрасному вопреки соблазнам безобразного, «вечность» максим и заповедей, которые иным простакам кажутся родившимися только вчера или даже сегодня, – несет в себе радость и ободрение. И не нужно подозревать, будто такая однозначность оценок – следствие примитивного, первобытного самодовольства, которому непонятно, что такое сомнение; нет, под нею скрыта органическая уверенность в себе здорового интеллекта, здорового чувства, уверенность в своем праве (и в своей обязанности!) решать и судить.
Для здорового чувства и здорового интеллекта жизнь – великий дар и самое драгоценное достояние, несмотря на все ее бедствия, муки и тяжкие превратности, несмотря на то, что Зевс изрекает с высоты небес:
…Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!
Но бессмертному не понять смертных, и поэт не только благороднее, но и мудрее своих богов. Он приемлет действительность спокойно и здраво, он улавливает в ней ритм чередующихся радостей и горестей и видит в таком чередовании непреложный закон бытия, и решительно говорит бытию «да», а небытию – «нет».
Решительно, но небезоговорочно, потому что и в лицо смерти смотрит с таким же бесстрашием и спокойствием, как в лицо жизни. Неизбежность смерти не может и не должна отравить радость земного существования, а ее угроза – толкнуть на бесчестие. Одно из лучших и самых знаменитых мест в «Илиаде» – слова троянского героя Сарпедона, обращенные к другу перед битвою:
Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани,
Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,
Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,
Я и тебя бы не влек на опасности славного боя.
Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти
Нас окружают, и смертному их не минуть, не избегнуть.
Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!
Мироощущение Гомера – это высшее спокойствие и просветленность духа, который изведал и неистовый восторг, и неистовое отчаяние и поднялся выше обоих – над наивностью оптимизма и озлобленностью пессимизма.
Слова Сарпедона, призывающие друга в бой, читателя призывают задуматься, насколько свободен человек у Гомера – обладает ли он свободою выбора, свободою воли или скован «вышними силами» по рукам и ногам. Вопрос на редкость сложный, и ответы разноречивы, ибо разноречивы представления о богах и Судьбе, совместившиеся в греческом эпосе. Довольно часто люди действительно жалуются, что они не более чем игрушки в руках богов, и во всех своих бедах и ошибках винят злокозненных небожителей, но если это так, почему боги негодуют на неправду, чинимую людьми? Тогда это их, божеская, неправда, и гомеровская мораль лишается основания. Как ни толкуй эти жалобы (а их можно объяснять и психологически, например, попыткою оправдаться, переложить собственную вину на чужие плечи), сгладить противоречие очень трудно. Да это и ни к чему. Тем более что мы встретим достаточно мест, где человек принимает решение сознательно, здраво взвешивая все «за» и «против», без всякой помощи (или коварной подсказки) свыше, и потому обязан нести ответственность за свой поступок. Подобные человеку во всем, боги Гомера и тут выступают в чисто человеческих ролях: они подают советы – совершенно так же, как мудрый старец Нестор, они участвуют в схватках – совершенно как смертные герои, иногда даже с меньшею удачей, чем смертные, не брезгуют вмешательством и в мелочи земной жизни. Они способны помочь человеку или навредить ему, но решить его участь они не могут – ни один из них, даже Зевс.
Участь человека предопределена Судьбою, высшей в мире силою, которой подчиняются и сами боги. Они слуги Судьбы, исполнители ее решений; приблизить или отдалить назначенное Судьбою – вот все, на что они способны. Главное их преимущество перед людьми – знание, мудрость, предвидение будущего (так же как главная причина людской неправедности, греха – это невежество, духовная слепота, глупость), и они охотно пользуются этим преимуществом, чтобы заранее известить смертного, что «предначертано ему роком». А это очень важно, поскольку в рамках предначертанного, в рамках необходимости почти всегда остается место свободе. Судьба предлагает дилемму: поступишь так-то – уцелеешь, поступишь по-иному – умрешь (что и значит «судьбе вопреки низойти в обитель Аида»). Выбор есть акт свободной воли, но, коль скоро он сделан, в его последствиях ничего нельзя изменить. Гермес внушал Эгисту, чтобы тот не покушался на жизнь Агамемнона, когда царь возвратится из похода на Трою, и не вступал в брак с его супругой. Эгист остался глух к наставлению бога и, как предупреждал его Гермес, понес наказание от руки сына убитого.
Читая Гомера, убеждаешься, что бывают случаи, когда банальные, захватанные штампы, давно потерявшие смысл и выразительность, вдруг оживают. Он в самом деле «гений поэзии» и в самом деле «художник слова». Он рисует и лепит словом, созданное им зримо и осязаемо. Он обладает неповторимою даже среди собратьев по гениальности остротою глаза, и потому мир его видения – самые обыденные предметы в этом мире – резче, отчетливее, содержательнее, нежели то, что открывается любому иному взору. Это качество хотелось бы, вслед за Марксом, назвать детскостью, потому что лишь в ранние годы, лишь ребенку доступна такая зоркость. Но детскость Гомера – это еще и яркое солнце, которым пронизаны поэмы, и восхищение жизнью, во всяком ее обличии (отсюда общая приподнятость тона, эпическая величавость), и неиссякаемое любопытство к деталям (отсюда бесчисленные, но никогда не утомляющие подробности). Детскость проявляется, наконец, и в том, как относится художник к своему материалу.
Писатель нового времени, как правило, борется с материалом, он организует слово и стоящую за ним действительность – это именно процесс организации, претворение хаоса в космос, беспорядка в порядок. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем заметнее борьба, тем меньше старается художник скрыть ее от чужих глаз, а нередко и демонстративно выставляет сопротивление материала на всеобщий обзор. Античный писатель не знал этого сопротивления, у Гомера субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не-я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. То же ощущение, пожалуй, запечатлено в современной Гомеру пластике и вазописи, обычно именуемых архаическими. Глядя на «куросов» (изваяния юношей в полный рост), на их сдержанную, скованную мощь и блаженную улыбку, разглядывая вазы и глиняные статуэтки, каждая из которых вправо называться шедевром, думаешь о том, с какою свободой и беззаботностью, с каким мудрым забвением повседневных тягот и тревог, с каким детским доверием к будущему и уверенностью в нем воспринимал мир древний художник. Потому-то и улыбаются губы, потому так широко открыты глаза – с любопытством ко всему на свете, с достоинством и спокойствием, которые чудесным образом сочетаются с экспрессией, смелою выразительностью движений в вереницах людей и животных.
То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:
В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную
Он облачен; золотою прекрасной с двойными крючками
Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял…
…в изумленье та бляха
Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной
Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,
Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видя
Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.
Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,
Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами
Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.
Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.
Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – но просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.
Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков отстраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.
Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,
никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, -
Страшные руки, детей у него погубившие многих!
Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:
Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!
Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:
За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.
Или еще – всякое очень сильное чувство двулико, скорбное просветление скрыто на дне безутешного плача, за бешеным гневом таится сладость:
Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит,
Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда.
Психологизм в сочетании с даром художника – постоянным стремлением не рассказывать, а показывать – сообщает эпосу качества драмы: характеры раскрываются не со стороны, а непосредственно, в речах героев. Речи и реплики занимают приблизительно три пятых текста. В каждой из поэм около семидесяти пяти говорящих персонажей, и все это живые лица, их не спутаешь друг с другом. Древние называли Гомера первым трагическим поэтом, а Эсхил утверждал, что его, Эсхила, трагедии – лишь крохи с пышного стола Гомера. И правда, многие знаменитые, психологически совершенные эпизоды «Илиады» и «Одиссеи» – это сцены, словно бы специально написанные для театра. К их числу принадлежат свидание Гектора с Андромахой в VI песни «Илиады», появление Одиссея перед феакийской царевною Навсикаей и «узнание» его старой нянькою Евриклеей – в VI и XIX песнях «Одиссеи».
У большинства народов мифы слагаются преимущественно о богах. Но Древняя Греция является исключением: в основной, лучшей их части повествуется о героях. Это внуки, сыновья, правнуки богов, рожденные от смертных женщин. Именно они совершали различные подвиги, наказывали злодеев, уничтожали чудовищ, а также участвовали в междоусобных войнах. Боги, когда стало тяжело от них Земле, сделали так, чтобы в Троянской войне участники сами уничтожили друг друга. Так свершилась воля Зевса. У стен Илиона погибло множество героев.
В этой статье мы расскажем вам о произведении, которое создал Гомер, - "Илиада". Содержание ее будет нами кратко изложено, а также мы проведем анализ этой и другой поэмы о Троянской войне - "Одиссеи".
О чем рассказывается в "Илиаде"
"Троя" и "Илион" - это два названия великого города, расположенного в Малой Азии, около берега Дарданелл. Поэма, рассказывающая о Троянской войне, по второму имени называется "Илиада" (Гомера). В народе до нее существовали лишь небольшие устные песни вроде баллад или былин, повествующие о подвигах этих героев. Гомер, слепой легендарный певец, сложил из них большую поэму и сделал это весьма искусно: он отобрал лишь один эпизод и так его развернул, что сделал его отражением целого героического века. Называется данный эпизод "Гнев Ахилла", который был величайшим греческим героем последнего поколения. "Илиада" Гомера посвящена в основном ему.
Кто участвовал в войне
Длилась Троянская война 10 лет. "Илиада" Гомера начинается так. На Трою в поход собралось множество греческих вождей и царей, с тысячами воинов, на сотнях кораблей: в поэме их перечень занимает несколько страниц. Агамемнон, правитель Аргоса, этот сильнейший из царей, был главным из них. Вместе с ним отправились Менелай, его брат (война началась ради него), пылкий Диомед, могучий Аякс, мудрый Нестор, хитроумный Одиссей и другие. Но самым ловким, сильным и храбрым был Ахилл, юный сын Фетиды, морской богини, сопровождал которого Патрокл, его друг. Приам, седой царь, правил троянцами. Войско его возглавлял Гектор, сын царя, доблестный воин. При нем были Парис, брат его (война началась из-за него), а также множество союзников, собранных со всей Азии. Таковы были герои поэмы Гомера "Илиада". Участвовали в сражении и сами боги: Аполлон сребролукий помогал троянцам, а Гера, царица небесная, и Афина, мудрая воительница - грекам. Громовержец Зевс, верховный бог, следил с высокого Олимпа за битвами и вершил волю свою.
Начало войны
Война началась так. Проходила свадьба Пелея и Фетиды, морской богини - последний брак, заключенный между смертными и богами (тот самый, от которого родился герой Ахилл). Богиня раздора на пиру бросила золотое яблоко, которое предназначалось "прекраснейшей". Заспорили из-за него трое: Афина, Гера и Афродита. Парису, троянскому царевичу, Зевс приказал рассудить этот спор. Обещала свои дары ему каждая из богинь: Гера - сделать царем всего мира, Афина - мудрецом и героем, Афродита - мужем самой красивой из женщин. Герой решил отдать яблоко последней.
После этого Афина с Герой стали заклятыми врагами Трои. Парису же помогла Афродита обольстить Елену, дочь самого Зевса, которая была женой царя Менелая, и увезти ее в Трою. Когда-то лучшие богатыри Греции сватались к ней и сговорились так, чтобы не перессориться: пусть девушка сама выберет того, кто ей нравится, а если кто-то другой попробует ее отбить, все остальные объявят ему войну. Каждый юноша надеялся, что избранником окажется именно он. Выбор Елены пал на Менелая. Теперь у этого царя отбил ее Парис, и поэтому все ее бывшие женихи пошли войной на этого юношу. Лишь самый молодой из них не сватался к девушке и отправился воевать лишь для того, чтобы показать свою силу, доблесть, завоевать славу. Этим юношей был Ахилл.
Первая атака троянцев
"Илиада" Гомера продолжается. Троянцы атакуют. Во главе их - Сарпедон, сын бога Зевса, последний из его сыновей на земле, а также Гектор. Холодно наблюдает из своего шатра Ахилл, как бегут греки, а троянцы подступают к их лагерю: они вот-вот подожгут корабли своих врагов. С вышины Гера тоже видит, как проигрывают греки, и решается в отчаянии на обман, чтобы тем самым отвлечь внимание Зевса. Она является перед ним в поясе Афродиты, который возбуждает страсть, и бог соединяется с Герой на вершине Иды. Их окутывает золотое облако, а земля расцветает гиацинтами и шафраном. После этого они засыпают, и, пока спит Зевс, греки приостанавливают троянцев. Но недолог сон верховного бога. Пробуждается Зевс, и дрожит Гера перед гневом его, а он призывает ее терпеть: греки сумеют одолеть троянцев, но после того как усмирит свой гнев Ахилл и выйдет в бой. Зевс обещал это богине Фетиде.
Патрокл отправляется на битву
Однако Ахилл не готов еще это сделать, и вместо него на помощь грекам отправляется Патрокл. Больно ему наблюдать за попавшими в беду товарищами. Поэма Гомера "Илиада" продолжается. Ахилл дает юноше свои доспехи, которых боятся троянцы, а также воинов, колесницу, запряженную умеющими прорицать и говорить вещими конями. Он призывает своего товарища отразить от лагеря троянцев, спасти корабли. Но при этом советует не подвергать себя опасности, не увлекаться преследованьем. Троянцы, увидев доспехи, испугались и поворотили назад. Тогда Патрокл не выдержал и стал их преследовать.
Вот выходит ему навстречу сын Зевса, Сарпедон, и бог, наблюдая с высоты, колеблется: спасти сына или нет. Но Гера говорит, пусть вершится судьба. Как горная сосна, рушится Сарпедон, закипает бой вокруг его тела. Тем временем все дальше рвется Патрокл, к самым воротам Трои. Апполон кричит ему, что не суждено юноше взять город. Тот не слышит. Апполон тогда ударяет его по плечам, окутавшись тучей. Лишается сил Патрокл, роняет копье, шлем и щит, и Гектор наносит ему сокрушительный удар. Умирая, воин предсказывает, что тот падет от руки Ахилла.
Последний узнает печальную весть: погиб Патрокл, и теперь Гектор красуется в его доспехах. С трудом выносят друзья мертвое тело с поля битвы. Троянцы, торжествуя, преследуют их. Ахилл жаждет ринуться в бой, но не может этого сделать: он безоружен. Тогда герой кричит, и так страшен этот крик, что, содрогнувшись, троянцы отступают. Начинается ночь, и Ахилл оплакивает своего друга, грозя врагам отмщеньем.
Новые доспехи Ахилла
По просьбе его матери, Фетиды, тем временем Гефест, бог-кузнец, выковывает в медной кузнице новые доспехи для Ахилла. Это поножи, шлем, панцирь и щит, на котором изображен весь мир: звезды и солнце, море и земля, воюющий и мирный город. В мирном - свадьба и суд, перед воюющим - битва и засада. Вокруг - виноградник, пастбище, жатва, пахота, деревенский праздник и хоровод, посередине которого - певец с лирою.
Вот наступает утро, и наш герой облачается в свои новые доспехи и созывает на сходку греческое войско. Не угас его гнев, но сейчас он обращен на погубивших его друга, а не на Агамемнона. Ахилл гневается на Гектора и троянцев. Агамемнону герой теперь предлагает примирение, и тот принимает его. Ахиллу возвращена Брисеида. В его шатер внесены богатые дары. Но на них почти не смотрит наш герой: он жаждет боя, мести.
Новая битва
Вот наступает уже четвертая битва. Снимает запреты Зевс: пусть боги сами сражаются, за кого хотят эти мифические герои "Илиады" Гомера. Афина в бою сходится с Аресом, Гера - с Артемидой.
Страшен Ахилл, что отмечается в произведении "Илиада" Гомера. Рассказ об этом герое продолжается. Он схватился было с Энеем, но боги вырвали последнего из его рук. Не судьба этому воину пасть от Ахилла. Он должен пережить и его, и Трою. Ахилл, разъяренный неудачей, губит без счета троянцев, загромождают реку их трупы. Но Скамандр, речной бог, нападает, захлестывая валами. Гефест, огненный бог, усмиряет его.
Ахилл преследует Гектора
Продолжается наше краткое содержание. Гомер ("Илиада") описывает следующие дальнейшие события. Троянцы, которым удалось выжить, спасаются в городе. Один Гектор прикрывает отступление. Ахилл налетает на него, и тот бежит: он боится за свою жизнь, но в то же время хочет отвлечь Ахилла от остальных. Они обегают город три раза, а боги с высот смотрят на них. Колеблется Зевс, не спасти ли этого героя, но Афина просит оставить все на волю судьбы.
Смерть Гектора
Зевс тогда поднимает весы, на которых находятся два жребия - Ахиллов и Гекторов. Чаша Ахилла взмывает вверх, а Гектора клонится к подземному царству. Дает знак верховный бог: покинуть Гектора Аполлону, а Афине - заступиться за Ахилла. Последняя удерживает противника героя, и он лицом к лицу сходится с Ахиллом. Копье Гектора попадает в щит Гефеста, но тщетно. Ахилл ранит героя в горло, и тот падает. Победитель привязывает тело его к своей колеснице и, глумясь над убитым, гонит лошадей вокруг Трои. Старый Приам плачет о нем на городской стене. Сокрушается и вдова Андромаха, а также все жители Трои.
Погребение Патрокла
Продолжается составленное нами краткое содержание. Гомер ("Илиада") описывает следующие события. Отомщен Патрокл. Пышное погребение устраивает Ахилл своему другу. 12 троянских пленников убивают над телом Патрокла. Гнев его друга, однако, не утихает. Ахилл трижды в день гонит свою колесницу с телом Гектора вокруг кургана, где похоронен Патрокл. Давно бы разбился труп о камни, но Аполлон незримо оберегает его. Вот вмешивается Зевс. Он объявляет Ахиллу через Фетиду, что тому недолго осталось жить на свете, просит его отдать тело врага для погребения. И Ахилл повинуется.
Поступок царя Приама
Продолжает рассказывать о дальнейших событиях Гомер ("Илиада"). Краткое содержание их следующее. Царь Приам ночью приходит к шатру победителя. А с ним - полная даров повозка. Через греческий лагерь пройти незамеченным ему дали сами боги. Приам припадает к коленям воина, просит вспомнить об отце Пелее, который так же стар. Горе сближает этих врагов: лишь сейчас затихает в сердце Ахилла долгий гнев. Он принимает дары Приама, отдает ему тело Гектора и обещает, что не потревожит троянцев до тех пор, пока они не предадут земле тело своего воина. Приам с телом возвращается в Трою, и над убитым плачут родственники. Зажигается костер, останки героя собирают в урну, которую опускают в могилу. Над ней насыпают курган. Поминальным пиром заканчивается поэма Гомера "Илиада".
Дальнейшие события
Оставалось еще много событий до конца этой войны. Потеряв Гектора, троянцы не осмеливались уже покидать городские стены. Но им на помощь приходили другие народы: из земли амазонок, из Малой Азии, из Эфиопии. Наиболее страшным был эфиопский вождь Мемнон. Он сразился с Ахиллом, который его ниспроверг и бросился на приступ Трои. Именно тогда герой и погиб от направленной Аполлоном стрелы Париса. Потеряв Ахилла, греки не надеялись уже взять силой Трою - они сделали это хитростью, заставив жителей города ввезти деревянного коня, внутри которого сидели витязи. В "Энеиде" Вергилий потом расскажет об этом.
Троя была разрушена, а греческие герои, которым удалось выжить, отправились в обратный путь.
Гомер, "Илиада" и "Одиссея": композиции произведений
Рассмотрим композицию произведений, посвященных этим событиям. Две поэмы, рассказывающие о Троянской войне, написал Гомер - "Илиада" и "Одиссея". В основу их легли предания о ней, происходившей в действительности примерно в 13-12 веках до нашей эры. "Илиада" рассказывает о событиях войны на 10-м ее годе, а сказочно-бытовая поэма "Одиссея" повествует о произошедшем уже после ее окончания возвращении царя Итаки, Одиссея, одного из военачальников греков, на родину, о злоключениях его.
В "Илиаде" рассказы о людских действиях чередуются с изображением богов, которые решают судьбу сражений, разделившись на две партии. События, которые происходили одновременно, при этом излагаются как совершающиеся последовательно. Композиция поэмы отличается симметричностью.
В структуре "Одиссеи" отметим наиболее значительное - прием транспозиции - изображение событий прошлого в виде рассказа о них Одиссея.
Таково композиционное строение, которое имеют поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея".
Гуманизм поэм
Одна из основных причин бессмертия этих произведений - их гуманизм. Поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея" затрагивают важные проблемы, актуальные в любое время. Автор прославлял мужество, верность в дружбе, любовь к родине, мудрость, уважение к старости и др. Рассматривая эпос Гомера "Илиада", можно отметить, что главный герой страшен в гневе, самолюбив. Заставила его отказаться от участия в сражении, пренебречь долгом личная обида. Тем не менее в нем присутствуют нравственные качества: гнев героя разрешается великодушием.
Одиссей показан как мужественный, хитроумный человек, который может найти выход из любого положения. Он и справедлив. Возвратившись на родину, герой наблюдает внимательно за поведением людей, с тем, чтобы воздать по заслугам каждому. Он пытается убрать из толпы обреченных на гибель единственного из всех женихов Пенелопы, приветствующего хозяина, когда он появляется в образе нищего бродяги. Но, к сожалению, ему не удается это сделать: Амфинома губит случайность. Гомер на этом примере показывает, как следует поступать герою, достойному уважения.
Общее жизнеутверждающее настроение произведений иногда омрачается раздумьями о краткости жизни. Гомеровские герои, думая о том, что смерть неизбежна, стремятся оставить славную память о себе.