"Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно, стозе́вно и ла́яй…" Вряд ли сей перл русской изящной словесности, дошедший до нас благодаря известному эпиграфу Александра Радищева, позаимствованному из поэмы Василия Тредиаковского, сегодня понятен многим. И если перевести его на современный русский язык ещё кое-как можно, то уяснить, о чём идёт речь в этом сочном отрывке из бессмертной поэмы "Тилемахида", написанной Тредиаковским в 1766 году, - сложновато. Было, до недавнего времени. Ведь в эпоху Просвещения про интернет со всеми его форумами, соцсетями, блогерами и страстями откомментировать всё пробегающее мимо - не думал ни один великий энциклопедист.
Между тем, перед нашими глазами, не только наиболее точный, но самый ёмкий девиз (да что там девиз - суть!) планетарного изобретения, которое появилось лишь два века спустя. И лишь к началу XXI столетия опутало всё и всех, бросило вызов всему и вся и заглушило своим неистовым лаем то, что только можно заглушить. "Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно, стозе́вно и ла́яй…"
Выходит, что скромный выпускник Греко-латинской академии и неудачливый литературный супостат великого Ломоносова - фигура масштаба Нострадамуса? Нострадамус-то интернет прошляпил! И, как знать, может быть конспирологи и футурологи также прохлопали "Тилемахиду" Василия Кирилловича, в виршах которой, если взяться за неё с желанием - можно нарасшифровывать не менее, чем в катренах французского провидца?
Интернет действительно напоминает многим независимым от него наблюдателям огромное чудище, подобное описанному русским праклассиком.
Эдакую виртуально-коммунальную псарню, созданную в основном для того, чтобы отучить человечество мыслить и действовать самостоятельно. То есть перестать быть тем, что ты есть и стать тем, чем хочется. Действительно благодаря интернету легко прослыть умным, честным и даже неженатым. Не имея к тому никаких реальных предпосылок. Достаточно одного лишь желания и нескольких кликов мышкой - и из любого дурачка чудесным образом возникает царевич!
Нет больше "маленьких людей", есть сплошные "гиганты мысли"! Нет читателей, потому что отныне все писатели! Нет трусов - остались лишь отчаянные храбрецы! Куда подевались дураки? Без дураков-то как дальше жить? Легко! "Маленькие люди", читатели, трусы, дураки, профессиональные фотографы, настоящие поэты и т.д., и т.п., - все они стремительно и безвозвратно вымерли. За несколько лет. Как трилобиты и динозавры.
Но если все вокруг одинаково сильны, умны и прекрасны, не значит ли это, что человеческое общество незаметно достигло своего апогея, а мы с вами, счастливцы, сподобились жить в великую эпоху, о которой мечтали сотни поколений пращуров? В таком случае, остаётся только по-братски поздравить друг друга с этим этапным достижением нашей цивилизацией того вожделенного общества всеобщего равенства, о котором тысячелетиями мечтали утописты, рассуждали гуманисты и строили (недолго, правда) коммунисты. Vivat тебе, человек разумный!
Жить действительно стало веселей. Тут не поспоришь. Чего стоят одни только сетевые придурки, которые ежеминутно выбивая себе последние мозги об асфальт и стволы деревьев, выдумывают, выделывают и выкладывают в сеть тысячи таких приколов, что и думать-то от хохота некогда! Определённо - жить стало веселей! Но от чего-то - не легче. Человечество всё так же, как и прежде в своей истории, лжёт, убивает, калечит, стращает, грязнет в безумии, упивается деньгами и уповает на чудеса.
Не парадокс ли: люди стали "все красавцы удалые… как на подбор!", а человечество не изменилось в лучшую сторону ни на йоту?
А это потому, что как-то незаметно, всё больше и больше пользователей, вовлечённых в лукавую сетевую игру "Сделай себя лучше всех", предпочитают больше времени проводить не в реальном, а в "ином" мире. Потому что там, где ты такой, какой хочется, - тебе куда комфортнее, чем тут, где ты такой, какой есть. И стоит выйти наружу, как неминуемо оказывается, что "гиганты мысли" - искусственно сфабрикованы замкнутыми "кругами" и "сообществами", и вся их слава - дутая. Отчаянная былинная смелость, сводится к тривиальным размахиваниям фигами в карманах своих аватаров. А все комменты, даже на самых высоколобых научных форумах, в основном сводятся к принципу, испытанному веками коммунального общения, - "сам дурак!" Так зачем выходить?
Интернет, если кто не понял, тем и живёт, что даёт каждому то, чего он лишён по определению. Но даёт в виртуале. В реале всё остаётся по-прежнему. От того-то в реале наблюдается ныне такое массовое нашествие неуравновешенных индивидуумов с болезненно-завышенным самомнением - типичных "голых королей", сделанных "голыми свитами".
Всемирная паутина - глобальная система, основанная на лжи.
Сплёл ли её некий мега-мизгирь, отец лжи, или всё наворотили прожорливые гусеницы какого-нибудь непарного шелкопряда - вопрос вопросов. Но так или иначе, мы в большинстве своём уже стали частью этой паутины и безвольно болтаемся в тенётах. Потому можно рассматривать интернет как явление планетарное, очередной этап эволюции человечества. И ладно ещё, пока всё остаётся простой игрой для всяких сетевых суперменов, когда Оно играет с людьми в людей. Совсем другое, когда Оно становится той единственной корзиной, в которую мы обречённо складываем золотые яйца накопленных цивилизацией знаний и навыков. Тем универсальным пультом управления человечеством, без которого мы уже не можем существовать в нормальном режиме.
По аналогии с кино - "великим немым", который неожиданно обрёл голос, не окажется ли интернет - "великим кривым", который в один урочный час покажет своё истинное лицо? Пользуясь благами моментального доступа к знаниям и принимая достоверные команды из сети, многие думают о том, от кого, собственно, получают эти "знания" и "команды" и насколько они соответствуют истине? И что станется, если в какой-то момент (по чьей-то воле или по случайности) всё это достояние начнёт работать, мягко скажем, "некорректно"? Сможет ли через пару поколений человечество выжить без интернета, или человечеству в эволюции уже уготована какая-то иная роль? Вопросы без ответов…
"Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно, стозе́вно и ла́яй…" А про Тредиаковского, кто не понял, это я пошутил.
«Путешествие из Петербурга в Москву », впервые опубликованной в 1790 году .
Фраза означает: «Чудовище тучное, гнусное (либо грубое ), огромное, со ста пастями и лающее» (форма лаяй представляет собой церковнославянское действительное причастие настоящего времени). Впоследствии, когда книга Радищева была вновь опубликована, фраза стала крылатой и обозначала крайне негативное отношение автора к тому или иному общественному явлению.
История появления
Александр Радищев видоизменил строку из 514-го стиха поэмы Василия Тредиаковского «Телемахида » (), которая представляет собой вольный стихотворный перевод прозаического романа «Приключения Телемака » французского писателя Франсуа Фенелона , выполненный гекзаметром . Но источник фразы в «Телемахиде» - не текст Фенелона , а «Энеида » Вергилия , причём переводчик составил комбинацию из двух фрагментов: «Ужасное чудовище, безобразное, огромное, лишенное зрения» (лат. Monstrum horrendum, informe, ingens, cui lumen ademptum - о киклопе Полифеме , ослеплённом Одиссеем), и «Огромный Цербер оглашал всё царство, лая своей тройной пастью» (лат. Cerberus haec ingens latratu regna trifauci // Personat ).
В этом отрывке повествуется о наказании царей в аду за злоупотребление властью. Они постоянно смотрят на себя в зеркало и видят чудовищ. У Тредиаковского фраза, описывающая Цербера, выглядела так: «Чудище обло, озорно, огромно с тризевной и лаей », то есть пастью (Тредиаковский иногда вводил в стих дополнительную гласную («и») для благозвучия, чтобы возместить недостающий для метра слог) :
Там, наконец, Тилемах усмотрел Царей увенчанных,
Употребивших во зло своё на престолах могутство.
Им, с одной стороны, едина из мстящих Евменид
Предпоставляла Зерцало, Пороков их мерзость казавше.
<…>
В этом Зерцале они смотрели себя непрестанно;
И находились гнуснейши и страшилищны паче,
<…> нежели тот преужасный Пес Кервер,
Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей…
«Именно это адское чудовище Радищев использовал как аллегорическое олицетворение господствовавшего в России самодержавно-крепостнического строя, против которого и направлена вся его книга» . Меняя «тризевную» на «стозевно», автор в первую очередь выражал идею многоликости того зла, описанию которого посвящено «Путешествие».
Напишите отзыв о статье "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй"
Примечания
Отрывок, характеризующий Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Владимирская площадь стала отражением строительной политики в Петербурге. Тем не менее недавно общественность взбудоражили информацией о сносе дома Рогова и возведении на его месте еще одного многоэтажного бизнес-центра. До кучи, что ли?
Эпиграф, который взял из «Телемахиды» Василия Тредиаковского Александр Николаевич Радищев для своего «Путешествия из Петербурга в Москву», в аллегорической форме изображал идею многоликости зла самодержавного строя. К сожалению, сегодня он вполне применим к строительной политике. Олицетворением этого стала Владимирская площадь. Одна из старейших в Петербурге.
Устройство Владимирской площади, долгое время остававшейся безымянной, было запланировано в 1739 году. В докладе комиссии о санкт-петербургском строении говорилось: «Посреди тех придворных команд мест (Дворцовой слободы. — А. Е.), где Литейная и, позади набережных по Фонтанке дворов, перспективая улица (Загородный проспект. — А. Е.) сойдутся вместе, сделать торговую площадь, на которой против обеих этих улиц построить церковь».
История Владимирской церкви началась в 1746 году, когда служитель Дворцовой слободы Федор Якимов устроил церковь с походным иконостасом, правда, не на площади, а в своем доме на углу современных улиц Марата и Колокольной. Через два года на площадь была перенесена из Литейной части деревянная церковь, которую 25 августа 1748 года освятил во имя иконы Владимирской Божией Матери архиепископ Санкт-Петербургский и Ревельский Феодосий (Янковский).
Владимирский собор дал имена площади и проспекту.Возведение современной постройки началось в 1761 году, вероятно, по проекту Пьетро Трезини, а название у площади впервые появилось только в 1844 году.
В октябре 1918-го Владимирский проспект, в конце которого и находится площадь, получил имя — проспект Нахимсона — в честь Семена Михайловича Нахимсона (1885 —1918), председателя Ярославского губернского исполкома, расстрелянного эсерами в 1918 году во время Ярославского мятежа. До Февральской революции он был членом Бунда, организации, объединявшей полупролетарские слои еврейских ремесленников западных областей России. Позднее, порвав с Бундом, Семен Нахимсон стал членом Петербургского комитета РСДРП(б) и председателем 1-го городского района, членом Военной секции Петроградского совета. 6 октября 1923 года вслед за проспектом в площадь Нахимсона переименовали и Владимирскую площадь.
13 января 1944 года проспекту было возвращено историческое название. Через шесть с половиной лет, в разгар борьбы с космополитизмом, 10 июля 1950 года вернулось имя и Владимирской площади.
В двадцатом веке не раз мог поменяться и облик площади. Не в лучшую сторону. Перед Великой Отечественной войной существовал план сноса Владимирской церкви. На ее месте предполагалось построить станцию метро. В апреле 1941 года этот план был представлен городскому руководству. Как ни покажется кому-то удивительным, но принципиально против ее сноса выступил второй секретарь обкома и горкома ВКП(б) Алексей Кузнецов, посчитавший, что для павильона метрополитена можно найти другое место. После войны для «Владимирской», к счастью, нашли другое место.
Церковь, которая не принадлежала верующим, все-таки оставалась архитектурной доминантой. Красота спасала ее.
В 1986 году в связи со строительством другой станции метро вновь мог пострадать архитектурный ансамбль Владимирской площади. Но уже противоположная сторона. К сносу были приговорены три дома. Тогда-то, осенью 1986 года, и появилась группа «Спасение», выступившая в защиту памятников так называемой рядовой архитектуры.
Первым под защиту взяли дом Дельвига. На самом деле когда-то это был дом купца Аники Тычинкина, однако купеческое прошлое не могло спасти дом. Но мог друг Пушкина Антон Дельвиг, живший в нем, о чем свидетельствовала мемориальная доска, к тому моменту демонтированная (теперь она, слава богу, на месте).
С балкона приговоренного к смерти дома молодые люди читали стихи, обращались к прохожим с воззваниями услышать голос разума, не давать власти рушить наше прошлое.
И что удивительно — удалось.
Удалось отстоять и дом № 19 — памятник эпохи модерна, построенный выборгским архитектором Аланом-Карлом-Вольдемаром Шульманом в 1904 году. Не сохранили лишь соседний дом № 23.
И вот — в веке нынешнем некая фирма решила восполнить этот пробел. Точнее, ликвидировать лакуну, построив новое здание, воспроизводящее облик утраченного дома первой половины XIX столетия.
Правда, при этом почему-то понадобилось возвести над ним деловой комплекс. Что вышло? То и вышло, что якобы исторический облик двухэтажного дома толком не проглядывается, а бизнес-центр просто-напросто задавил Владимирскую площадь, став чудищем, которое вызвало неудовольствие даже у губернатора.
Тем не менее недавно общественность взбудоражили . До кучи, что ли?
Между тем дом Рогова вместе с домом Дельвига составляют неповторимый фрагмент непарадного Петербурга начала девятнадцатого века. На это обратил внимание председатель Совета Федерации Сергей Миронов, заявивший о недопустимости равнодушия со стороны государственных органов по отношению к охраняемым объектам истории и культуры, тем паче связанным с Пушкиным.
Пока от дома Рогова отступились. Но успокаиваться рано. К тому же состояние брошенного дома с частично разобранной кровлей с каждым днем ухудшается.
Это ведь тоже на руку тем, кто мечтает о монстрах, подобных вышеупомянутому.
А он, этот монстр, живет припеваючи. Установленный на фасаде прямо напротив Владимирского собора экран беспрерывно мелькает, раздражая не только агрессивной рекламой, но и своеобразным спором с другим световым табло, установленным между Большой Московской улицей и Загородным проспектом. Оба табло, будто две собаки, друг на дружку «лаяй».
И в неслышимом этом лае тонет звон колоколов Владимирского собора...
Фото Натальи ЧАЙКИ
«Чудовище тучное, гнусное, огромное, со ста пастями и лающее»
Фраза Радищева стала крылатой и обозначала крайне негативное отношение автора к тому или иному общественному явлению. Александр Радищев видоизменил строку из 514-го стиха поэмы Василия Тредиаковского «Телемахида» (1766), которая представляет собой вольный стихотворный перевод прозаической повести «Приключения Телемака» французского писателя Франсуа Фенелона, выполненный гекзаметром. Но источник фразы в «Телемахиде» — не текст Фенелона, а «Энеида» Вергилия, причём переводчик составил комбинацию из двух фрагментов: «Ужасное чудовище, безобразное, огромное, лишенное зрения» (лат. Monstrum horrendum, informe, ingens, qui lumen ademptum — о циклопе Полифеме, ослеплённом Одиссеем), и «Огромный Цербер оглашал всё царство, лая своей тройной пастью» (лат. Cerberus haec ingens latratu regna trifauci // Personat).
В этом отрывке повествуется о наказании царей в аду за злоупотребление властью. Они постоянно смотрят на себя в зеркало и видят чудовищ. У Тредиаковского фраза, описывающая Цербера, выглядела так: «Чудище обло, озорно, огромно с тризевной и Лаей», то есть пастью. Меняя «тризевную» на «стозевно», автор в первую очередь выражал идею многоликости зла.
Там, наконец, Тилемах усмотрел Царей увенчанных,
Употребивших во зло своё на престолах могутство.
Им, с одной стороны, едина из мстящих Евменид
Предпоставляла Зерцало, Пороков их мерзость казавше.
…
В этом Зерцале они смотрели себя непрестанно;
И находились гнуснейши и страшилищны паче,
… нежели тот преужасный Пес Кервер,
Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей…
Человек верит в счастливую или несчастную будущую жизнь на Том Свете в связи с тем добром или злом, которые он совершил на земле.Ад - символ самых жестоких страданий. А христиане во многих отношениях превзошли языческий образец. Язычники в бочке Данаид, в колесе Иксиона, в Сизифовой скале имели индивидуальные наказания; в христианском же аде для всех без разбора - одни пылающие жаровни и котлы, крышки которых приподнимаются ангелами, чтобы видеть страдания осужденных. Бог без сожаления в течение веков слушает вопли осужденных и не прощает их.
Как и язычники, христиане имеют царя ада, сатану, с тою только разницей, что Плутон управлял темным царством, которое ему было дано во власть, но сам не был зол. Он удерживал у себя тех, кто худо поступал, но не старался вовлечь людей во зло, чтобы доставить себе удовольствие видеть их мучения. Сатана у христиан разыскивает себе жертв. Легионы его демонов, вооруженные вилами, переворачивают их в огне, который горит, но не сжигает тела осужденных...
Языческий ад заключал с одной стороны - Елисейские поля, рай, а с другой - Тартар, ад. Олимп же, местопребывание богов и обоготворенных людей, находился в высоких областях. По букве Евангелия, Иисус Христос сошел в ад, т. е. вглубь, вниз, чтобы извлечь оттуда души праведников, которые ожидали там Его пришествия. Стало быть, ад не был исключительно местом наказания; как и у язычников, он был в местах низких, внизу. А местопребывание ангелов и святых, или рай, было наверху: его поместили выше области звезд, предполагая область эту ограниченной.
Фенелон в своем «Телемаке» объясняет всё просто. Описывает мрачный вид этих мест и страдания, которым подвергаются виновные. Особенный интерес вызывает участь злых правителей.
«Войдя, Телемак услышал вопли не могущей утешиться тени. „В чем ваше несчастье? - спросил он. - Кто вы были на земле?“ „Я был, - отвечала ему тень, - Навохарзан, великий царь Вавилонский; все народы Востока трепетали при одном моем имени; я приказал поклоняться себе в мраморном храме, под видом золотой статуи, перед которой день и ночь сожигали фимиамы и курились драгоценные благовония Эфиопии; никто никогда не смел мне противоречить из страха немедленного наказания; ежедневно придумывали мне новые удовольствия, чтобы украсить мою жизнь. Я был молод и здоров; увы! сколько бы еще благополучия и радостей я мог испытать на престоле. Но женщина, которую я любил, заставила меня почувствовать, что я не бог; она не любила меня и я был отравлен ею. И вот я ничто. Вчера торжественно положили мои останки в золотую урну; плакали, рыдали, рвали на себе волосы, делали вид, что хотят броситься в огонь, чтобы сгореть вместе с моим телом; и еще будут рыдать у подножия моей великолепной гробницы; но никто обо мне не жалеет; память моя ненавистна даже в моей семье, а здесь я уже переношу самые ужасные оскорбления“. Телемак, тронутый этим заявлением, говорит ему: „Были ли вы действительно счастливы во время вашего царствования? Чувствовали ли вы тот мирный, безмятежный покой, без которого сердце иссыхает, хотя бы среди наслаждений?“ „Нет, - ответил вавилонянин, - я даже не понимаю, о чем вы говорите. Мудрецы, правда, хвалят этот покой как единственное блаженство; но я его никогда не испытывал; сердце мое вечно волновалось новыми желаниями, опасениями и надеждами. Я старался забыться, разжигая свои страсти и поддерживая их опьянение, чтобы оно не прекращалось: малейший просвет рассудка был бы для меня слишком тяжел и горек. Вот мир и покой, которым я пользовался; всякий иной представляется мне басней или сном; вот те радости, о которых я сожалею!“ Отвечая так, вавилонянин плакал, как трус, изнеженный излишеством и не привыкший переносить продолжительное несчастье. Около него находилось несколько рабов, которых умертвили в его честь на его похоронах; Меркурий передал их всех вместе Харону и дал полную власть рабам над своим царем, которому они служили на земле. Эти тени рабов не боялись больше тени Навохарзана; они держали его в оковах и заставляли переносить тяжкие оскорбления. Одна из теней говорила ему: „Разве мы не были такими же людьми, как и ты? Как же ты мог думать, что ты бог? Не следовало ли тебе вспоминать, что ты также принадлежишь к роду человеческому?“ Другая тень, чтобы оскорбить его, говорила: „Ты был прав, не желая, чтобы тебя считали за человека, так как ты урод, не имеющий ничего человеческого. Где же теперь твои льстецы? Тебе нечего больше давать, несчастный; ты не можешь больше делать зла; ты стал рабом своих рабов; боги медлят с правосудием; но в конце концов произносят свой приговор“.
Слыша такие жестокие слова, Навохарзан бросился лицом на землю и рвал волосы в припадке злобы и отчаяния. Но Харон приказал рабам: «Тяните его за цепь, поднимите его силою, он не должен иметь возможности и утешения прятать свой позор, нужно, чтобы все тени Стикса были свидетелями его наказания и видели бы справедливость богов, терпевших так долго этого нечестивца царем на земле».
Телемак вскоре заметил на небольшом расстоянии мрачный Тартар; из него поднимался черный и густой дым, удушливый запах которого был бы смертелен, если бы распространился в жилищах живых. Дым этот покрывал море огня и исходил из пламени, шум которого напоминал рев потоков, низвергающихся с высоких скал в пропасть, и от этого шума невозможно было что-либо ясно слышать в этих печальных местах. Телемак, тайно поддерживаемый Минервой, безбоязненно входит в эту пропасть. Вначале он замечает множество людей, принадлежавших на земле к низшим сословиям и наказанных за то, что обманом, изменой и жестокостью старались приобрести богатство. Он также заметил много нечестивых ханжей и лицемеров, выказывавших свою приверженность религии и под ее прикрытием удовлетворявших свое властолюбие, пользуясь доверчивостью людей. Люди эти употребляли во зло даже добродетель и были наказаны, как самые последние злодеи. Дети, убившие родителей, жены, обагрившие руки в крови своих мужей, изменники, продавшие свою родину и нарушившие все клятвы, переносили менее жестокие наказания, чем эти вероломные лицемеры. Так постановили трое судей ада и вот почему: эти лицемеры не довольствуются быть только злыми, как все остальные нечестивцы; но они хотят еще прослыть добрыми и поэтому своими лживыми добродетелями вводят в обман людей, которые потом уже не доверяют истинной добродетели. И потому боги, над которыми они издевались, употребляют все свое могущество и власть, чтобы отомстить за свое оскорбление.
Затем следовали люди, которых на земле почти не считают преступными, но месть богов их преследует немилосердно; это были неблагодарные, лгуны, льстецы, восхвалявшие порок, хитрые хулители, желавшие запятнать даже чистую добродетель и, наконец, те, которые смело брались судить о вещах, им не известных, и тем вредили невинным.
Телемак, увидев трех судей, судивших человека, осмелился спросить у них, в чем его прегрешения. Тотчас осужденный заговорил сам и стал уверять, что он никогда не делал зла, а, напротив, находил удовольствие в добре: «Я был щедр, справедлив и сострадателен, в чем же меня обвиняют?» Тогда Минос сказал ему: «Тебя не обвиняют в преступлении против людей, но ты так же должен был относиться к богам; о какой же справедливости говоришь ты? Ты, правда, ни в чем не виновен перед людьми, которые сами по себе ничто; ты был по отношению к ним добродетелен; но добродетель эту ты приписывал самому себе, а не милости богов, которые тебе ее дали; ты сам хотел пользоваться плодами своей добродетели и замкнуться в самом себе; ты сам себе поклонялся и сделал себя своим божеством. Но боги, сотворившие все для самих себя, не могут отказаться от своих прав; ты их забыл, они забудут тебя и передадут тебя самому себе, так как ты этого хотел. Ищи же теперь, если можешь, утешения в своем собственном сердце. Ты навсегда разлучен с людьми, которым ты так хотел нравиться; теперь ты один на один с собою, со своим кумиром; познай, что нет настоящей добродетели без поклонения и любви к богам, которым мы всем обязаны. Твоя ложная добродетель, которая так долго ослепляла легковерных людей, должна быть развенчана и уничтожена. Люди судят как о пороках, так и о добродетелях только по тому, насколько это их касается, но к добру и злу они слепы. Здесь же Божественный свет освещает все поверхностные суждения и очень часто осуждает то, чем люди восхищаются, и наоборот».
Слыша эти слова, ученый, будто пораженный громом, не мог сдержать своего отчаяния. Снисходительность, с которой он прежде смотрел на себя, на свои великодушные наклонности, на свое мужество и умеренность, превратилась в отчаяние. Вид собственного сердца, врага богов, сделался для него мучением; он смотрит на себя и не может отрешиться от этого зрелища; он видит суетность людского суждения, суждения тех, кому всю жизнь так желал нравиться. Происходит полный переворот всех его понятий, как будто все пред ним рушится: он не узнает сам себя, не находит опоры в собственном сердце; его совесть, такая спокойная прежде, теперь выступает против него и горько упрекает его в заблуждениях и преувеличении своих добродетелей, не имевших основанием и целью поклонение божеству. Он смущен, уничтожен, полон стыда, раскаяния и отчаяния. Фурии не терзают его, потому что с него довольно того, что он предоставлен самому себе и что его собственное сердце мстит ему за оскорбление богов. Он ищет самых уединенных и темных мест, чтобы скрыться от других мертвецов, не находя возможности скрыться от самого себя. Он ищет мрака и не находит; докучливый свет преследует его повсюду; везде пронизывающие лучи правды мстят ему за забвение истины! Все, что он любил, становится ему ненавистным, как источник муки, которая не может никогда прекратиться. Он восклицает: «О, безумец! Я никого не знал, ни людей, ни богов, ни самого себя; нет, я ничего не знал, потому что никогда не любил единственного и действительного блага; каждый шаг мой был заблуждением, моя мудрость - было безумие; моя добродетель - была гордость, нечестивая и слепая: я сам себе был кумиром!»
Наконец, Телемак увидел царей, осужденных за злоупотребление своею властью. Фурия-мстительница с одной стороны подставила им зеркало, в котором отражалось все безобразие их пороков; в нем они видели и не могли оторваться от зрелища своего грубого тщеславия, жаждавшего самых нелепых похвал; их равнодушие перед добродетелью; их жестокость к людям, которым они должны бы были благодетельствовать; их боязнь услышать истину; их пристрастие к людям подлым и льстивым; их нерадение; их слабость; их леность; их неуместное недоверие; их расточительность и чрезмерная роскошь, основанная на народном разорении и нищете; их гордость и желание приобрести, хотя бы ценою крови своих подданных, немного тщетной славы; наконец, жестокость, с которой они каждый день искали новых наслаждений, не стесняясь слез и отчаяния стольких несчастных. Они беспрестанно видели себя в этом зеркале и находили себя более ужасными и более чудовищными, нежели Химера, покоренная Беллерофонтом, хуже, чем Гидра, убитая Геркулесом, хуже даже Цербера, изрыгавшего из своих трех отверстых пастей черную ядовитую кровь, которая могла бы заразить всех смертных, живущих на земле. В то же время вторая Фурия с другой стороны повторяла им с оскорблениями все те похвалы, которые им расточали льстецы в продолжение их жизни, и подставляла им другое зеркало, где они отражались в том виде, как изображала их лесть. Противоположность этих двух изображений была мукой для их тщеславия. Заметно было, что самым злым из этих царей расточались самые усиленные похвалы в продолжение их жизни, так как злых боятся более, чем добрых, и они бесстыдно требуют самых подлых похвал и лести от поэтов и ораторов своего времени. Слышны их стоны в глубоком мраке, где они ничего больше не видят и ничего не слышат, кроме оскорблений и насмешек. Их все отталкивают от себя, все им противоречат, все их стыдят, тогда, как на земле они забавлялись жизнью людей и полагали, что все существует для их услуг. В Тартаре они предоставлены в распоряжение своих рабов, которые, в свою очередь, заставляют их служить себе и жестоко с ними обходятся; и они служат с горечью, и нет им надежды когда-либо смягчить свою участь; под ударами своих рабов, сделавшихся их безжалостными палачами, они походят на наковальни под ударами молотов циклопов, когда Вулкан заставляет их работать в горячем горниле Этны.
Там Телемак увидел бледные, ужасные, отвратительные лица. Черная печаль гложет этих преступников: они противны сами себе и не могут избавиться от этого отвращения, как от своей природы; им не нужно другого наказания за их грехи, как эти самые грехи; они их постоянно видят во всем их безобразии, они их преследуют и постоянно представляются им как ужасные призраки. Чтобы избавиться от этих призраков, они ищут более полной смерти, чем та, которая уже отделила их от тела. В своем отчаянии они призывают на помощь смерть, которая могла бы уничтожить в них чувство, всякое сознание; они молят пропасти поглотить их, чтобы избавиться от мстительных лучей правды, которая их преследует. Правда, которую они боялись слышать раньше, составляет теперь их мучение; они видят ее постоянно, и вид ее их пронизывает, их разрывает; а она, как молния, ничего не разрушая снаружи, проникает в самую глубину их существа.
Среди тех ужасов, от которых у Телемака волосы подымались на голове, он увидел нескольких лидийских царей, наказанных за то, что они предпочитали сладость изнеженной жизни труду для блага народа, что должно быть неразлучно с царской властью. Цари эти упрекали и обвиняли один другого в слепоте. Один, отец, говорил другому, который был его сыном: «Не говорил ли я тебе во время моей старости и перед смертью, чтобы ты исправил зло, которое я совершил по нерадению?» - «Ах, несчастный отец, - отвечал сын, - ты-то меня и погубил! Твой пример заставил меня предаться гордости, роскоши, сладострастию и жестокости к людям! Видя тебя царствующим и живущим в такой изнеженной обстановке, окруженным подлыми льстецами, я привык любить лесть и удовольствия. Я предполагал, что все люди, должны быть в таких же отношениях к царям, как лошади и другие животные в отношении к человеку; т. е., что их ценят настолько, насколько они приносят пользы. Я так думал, и твой пример ввел меня в это заблуждение, а теперь я страдаю потому, что подражал тебе». К этим упрекам они присоединили ужасные проклятия и в ярости были готовы разорвать друг друга.
Вокруг этих царей носились, как совы ночью, тяжелые подозрения, тщетные тревоги, недоверие народа, который мстит королям за их жестокость, за ненасытное корыстолюбие и ложную славу, всегда тираническую и трусливую изнеженность, которая удваивает все страдания. Многие из этих царей были строго наказаны не столько за зло, которое они сделали, сколько за добро, которое должны бы были сделать, но не сделали. Все преступления, происшедшие от небрежного исполнения законов, были приписаны царям, которые, царствуя, должны наблюдать за исполнением законов. Им вменяли также в вину все беспорядки, порождаемые роскошью и расточительностью, раздражающими людей и приводящими их к незаконному желанию захватить чужую собственность.
В особенности же сурово обходились с теми царями, которые вместо того, чтобы быть добрыми пастырями своего народа, походили на волков, опустошающих стадо. Но что еще более удивило Телемака - это вид царей, считавшихся на земле довольно добрыми и все-таки приговоренных к мучениям Тартара за то, что допустили управлять собою людям злым и коварным. Они были наказаны теми мучениями, каким, в силу своей власти, допускали подвергать людей. Они не были ни злы, ни добры, и слабость их доходила до того, что они боялись услышать правду; они не любили истину и добродетель»
«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»
В 1790 году вышла в свет знаменитая книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», явившаяся гневным обличением всех мерзостей крепостничества. Екатерина II, не успев дочитать книгу до конца, велела отыскать сочинителя и посадить его в крепость. Императрица читала «Путешествие...» с пером в руках и делала на полях красноречивые пометки: «Тут царям достается крупно», «Царям грозится плахою», «Помещиков сочинитель казнит», «Надежду полагает на бунт от мужиков».
Екатерина еще дочитывала книгу, а ее автор уже сидел в Петропавловской крепости, и допрашивал его сам глава Тайной экспедиции Шешковский, пятнадцать лет назад учинявший допрос Пугачеву. Ему-то и было переслано дело Радищева, причем Екатерина высказалась весьма недвусмысленно: «Бунтовщик хуже Пугачева».
Среди мест, обративших на себя внимание судей, приговоривших Радищева к смертной казни, замененной императрицей ссылкой в Сибирь на десять лет, был и довольно необычный эпиграф: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Причем указывалось, откуда эпиграф взят: «Телемахида, том II, книга XVIII, стих 514».
Что же все это значило? Стих этот, впрочем, Радищевым перефразированный, принадлежит известному поэту XVIII века Василию Кирилловичу Тредиаковскому. Был он написан в 1766 году и представлял собой перевод, сделанный Тредиаковским с латыни (поэма «Энеида» Вергилия). Примерно так Вергилий описывал циклопа Полифема, живущего в пещере и пожирающего людей.
Тредиаковский писал на церковно-славянском языке, и его строфа в переводе на русский язык означает «Чудовище тучное, гнусное, огромное, стозевное и лающее». Так Радищев назвал крепостническую и самодержавную Российскую империю.